— Разрешите?

— Да, заходи. Садись.

Вдовин нажал кнопку селектора.

— Анатолий Степанович, зайдите ко мне. Плахов опустился на стул, поправил наплечную кобуру. В кабинете появился заместитель по кадрам райуправления Карпенко Анатолий Степанович, по совместительству — отец родной, воспитатель и идейный наставник. Плахов с ним почти не общался, хватало своего, отделенческого. Не задавая никаких вопросов, Карпенко сел напротив Игоря, вполоборота к шефу. Вызвали — объяснят.

Вдовин задумчиво посмотрел на Плахова, чмокнул губами и с чугуном в голосе спросил:

— Я тебя предупреждал, чтоб не крышевал?

— Никак нет! — твердо парировал Плахов. — Не предупреждали!

Вдовин несколько смутился, вероятно, рассчитывал на другой ответ, но быстро взял себя в руки.

— Хватит, шут гороховый, уже дошутковался! Вот, Анатолий Степанович, у нас, можно сказать, ЧП. Да, прикрой, пожалуйста, двери. С сортира несет, как из ямы выгребной. Хоть кол на голове теши, один черт никто за ручки не дергает.

— Я подготовил два приказа о наказании. Поймал с поличным. Будем бить рублем.

Кадровик поплотнее затворил двери в кабинет. Вдовин открыл именную папочку, достал листок- шпаргалку.

— Ну что, Плахов, ты, похоже, отработал. Что ж так дешево продаешься, а?

— Продался бы дороже, не покупают.

— Такие дела, значит, Анатолий Степанович, помнишь, где-то месяц назад у нас некий Раскорякин сбежал из отдела?

— Конечно, мы служебную проверку проводили…

— Плохо проводили. Недобросовестно. «Опять двадцать пять», — подумал Плахов, вспоминая, сколько бумаги перевел на всевозможные рапорта по этой истории. Раскорякин, Четырежды судимый за грабежи малый, попался в пятый раз. Уже на мокрухе. Ткнул по пьяни братишку ножиком, в общем-то обычное дело по нынешним временам. Тут же уснул, рядом с покойным — спокойной ночи, малыши. В отделе заканючил, что убил не он, а третий — бандитского вида гад, которого Раскорякин видел, как водится, впервые и раньше не встречал.

«Четко помню одно — Серегой звали. Или Лехой… А кровь на рубахе — помочь хотел! А мамаша? Так дура она старая, фамилию свою не помнит, какой из нее свидетель?! Извини, командир-начальник, но я чужого на себя ни за какие деньги не возьму, грех это…»

«Ну, не возьмешь за деньги, вручим бесплатно». Вручить не удалось, Раскорякину подфартило. Плахова, который «вручал чужое», срочно вытащил дежурный из-за какой-то ерунды, и Игорь попросил Безумного Макса приглядеть за задержанным. Вернувшись, он застал кабинет пустым. Макс спокойно сидел у себя и колол грецкие орехи. «А Раскорякин где?» — «Так не было его в кабинете. Я думал, ты забрал». Побегали, поискали, но зря.

После Плахов долго и нудно отписывался — как вышло, что задержанный за тяжкое преступление уголовник спокойно ушел от оперуполномоченного, сказав сержанту на воротах, что его отпустили. Отписался Плахов на строгий выговор, взяв вину на себя.

Бегал Раскорякин не так уж и долго — недели две, до первого крупного запоя. Плахов с ним больше не общался, беглеца сразу отвезли в прокуратуру и передали в старые добрые руки Федоровича, который без признаков печали на лице оприходовал Раскорякина в следственный изолятор. В тюрьме Ракорякин отбросил детские иллюзии и, пока не поздно, признался в душегубстве. Выговор Плахову в связи с этим признанием не сняли.

— Позвонили мне вчера из оперчасти тюрьмы, пока так, неофициально, по старой дружбе, — продолжил Вдовин. — Так вот, Раскорякин в камере треплется, что за выход из милиции заплатил Плахову тысячу дойчмарок. Причем уже после побега… Заметь, Анатолий Степанович, говорит он это не на допросе у следователя, а в камере, то есть о попытке оговора Плахова не может быть и речи. Начальник оперчасти спрашивает, давать ли делу официальный ход — письменные показания из Раскорякина они вышибут, в смысле получат хоть завтра. Я, конечно, попросил подождать, нам самим надо разобраться, это ведь пятно на райотделе, позор несмываемый. Теперь каждый прохиндей будет думать, что нуровца купить можно. За дойчмарки.

Нельзя сказать, что слова шефа вызвали у Плахова эпилептический припадок, но бодрящего действия тоже не оказали. Целая тысяча. «Этих денег нам с Лелей надолго хватит. В Кисловодск хотя бы поедем…»

— Я еще тогда почувствовал неладное, — озабоченно потер подбородок кадровик, — но не хватало доказательной базы.

— Теперь хватает. Что скажешь, Плахов?

— Не брал! — бодро оправдался Игорь. — Не был, не был, не был — даже рядом не стоял! Мне хватает оклада и пайковых.

— Это ты на оклад в «Отвертке» гулял? — задал красивый вопрос Анатолий Степанович. — С приятелем своим из управы, с Виригиным, кажется?

— Есть такой, — подтвердил Вдовин. — Из той же серии. Как его в Главке держат, да еще на такие дела сажают? Ему бабские трусы искать в самый раз, и то не доверил бы.

«Ну все, Ильюха, — подумал Плахов, — как только Вдовин сядет за большой стол, можешь заказывать маленький. Для отвальной. В „Отвертке“. Интересно, какая холера нас там срисовала, да еще кадровику донесла? Денег-то потратили по паре червонцев на водяру. А вход бесплатный, по льготному абонементу — в службе безопасности все свои, хотя и в прошлом. Пустили к культуре приобщиться. Наверное, кто-нибудь и цыкнул…»

— Так на какие гулял-то?

— Да в общем-то случайно все вышло. Жарко было. Купили мы с Виригиным по бутылочке «Колы». Знаете, такие, с желтыми пробочками. А на дне пробочек — картинка. Половинка велосипеда, футболки или стодолларовой купюры. Чтобы выиграть, надо найти две бутылки с обеими половинками. Так верите, у меня на пробке левая часть сотни оказалась, а у Виригина — правая! Нам даже продавец сказал — везучие вы мужики, у нас в городе только «левые» выпускаются. Вот мы на радостях сотенку и промотали в «Отвертке». А что, нельзя? Или нам в Дом культуры милиции идти? Так там барахоловка вещевая…

— Угомонись, милый, отшутковался. — Вдовин бросил на стол шпаргалку. — Я тебя колоть не собираюсь. Мне вот этого — за глаза и за уши. Был бы ты мужиком, так хоть шута горохового из себя не строил бы. Да, взял, время такое… По-человечески понять можно.

— Я не понял, вы меня на явку с повинной напрягаете? Да побойтесь Бога, Виталий Андреевич! Я медкомиссию на днях проходил. Сказали, что психически здоров.

— Ну и хорошо. Стало быть, не пропадешь. Анатолий Степанович, готовьте приказ. Единственное, Плахов, что я тебе могу предложить ввиду твоих прошлых заслуг, это уйти по собственному, чтобы биографию не марать. А это, — Вдовин постучал по шпаргалке, — так и быть, оставлю в черном ящике.

— А я считаю, что нельзя спускать такие факты на тормозах, — возразил кадровик, — мы и так доспускались. На дверях отдела кадров надпись повесили: «Вход платный»! Маркелова из ОБЭПа знаете? Вчера торговал арбузами в рабочее время.

Черные подписали. Куда уж дальше? Продаться за арбузы!

Плахов знал Маркелова. У того тяжело болела жена, и он вынужден был подрабатывать на стороне, чтобы покупать лекарства.

— Мы только и говорим — чистые руки, чистые руки. А устроим парочку проверок с соответствующими последствиями, и говорить ничего не надо будет. Все время мы на прошлые заслуги ссылаемся, это что ж получается — один раз отличился, и всю жизнь безобразничай? Ты, Плахов, подростка трудного взял на контроль? Воспитание осуществлял?

— На контроль взял, но воспитывать не буду. А насчет проверки я с вами полностью согласен. Съездим в тюрьму, с Ракорякиным встретимся. Узнаем, откуда у него тонна дойчмарок. Пускай расскажет. А мы проверим. Проверять так проверять, верно? Ишь, орел, он бы мне еще в гульденах давал. Раскорякин и