это не было вполне работой: мама поручала ему приборку в квартире лет с одиннадцати, он, как мог, противился, а потом стал даже находить в этом удовольствие. Представлял себе пыль и непромытые части дощатого пола скопищем варваров, которых оттесняли дисциплинированные римские легионы, окружали, громили наголову... Заканчивал уборку всегда одинаково: наливал ванну и лежал в воде расслабленно, чтобы потом с удовольствием шлепать босиком по промытому с порошком блестящему полу и вычищенным, пушистым коврам.

Сейчас такого совершенства не получилось, но подобие порядка возникло.

Олег был этим горд. Из-под душа вышел совершенно счастливый, натянул вытертые, вылинявшие добела джинсы, набросил ковбойку и неизвестно почему почувствовал себя почти дома. Поставил картину на стул у стены, заварил крепчайшего чая и сел в кресло напротив, покуривая, потягивая чаек и чувствуя тепло проникающего сквозь шторы ветерка. Скоро вечер. И что-то тревожило его... Боязнь ночи.

Боязнь ночи – как боязнь одиночества. Олег прошел на кухню, вынул из холодильника пузатую бутылку выдержанного французского кальвадоса, плеснул в чистый стакан, ощущая уже приятный аромат спелых яблок. Но пить не стал.

Алкоголь теплыми лапками расслабит сознание, и куда он уведет дальше – в тоску пустых воспоминаний и несбывшихся надежд или на вечерний моцион в студенческий парк – неведомо. Ничего этого не хотелось. А хотелось сидеть у себя дома и знать, что выполнена какая-то важная и интересная работа, и жена чтобы хлопотала на кухне, а дети возились в детской или доделывали уроки, и чтобы за ужином все собирались за общим столом, шутили, смеялись и подначивали друг дружку... Олег даже улыбнулся: картинка получилась сусальной, и даже блеклая позолота осени отдавала приторным рекламным роликом. Данилов всегда ел один, урывками, на кухне, а вот чай или кофе любил пить в кругу друзей, за беседой, а вино... Вино лучше делить с любимой, и любоваться его светящейся лунностью или янтарным закатным переливом, и разговаривать обо всем на свете, и знать, что впереди будет ночь, и в этой ночи на всей земле не останется никого, кроме двоих, и будет гореть свеча, и ночь продлится бесконечно... До самого рассвета.

Звонок в дверь тренькнул коротко, будто ямщицкий колокольчик. Он был едва различим, словно кто-то колебался, входить или нет, и легонько тронул кнопочку, надеясь оставить себе шанс остановиться. Но звонок оказался чуток.

Олег быстро встал, подошел к двери, распахнул.

Даша стояла на коврике перед дверью, все еще держа руку у кнопочки звонка, и вид у нее был такой, будто ее застали врасплох. Лицо ее было растерянно, а глаза... Никогда он не забудет ее глаз, – столько в них было всего... Одетая в стильный костюм от хорошего кутюрье, в туфлях на каблучках, тщательно и умело причесанная, она все равно походила сейчас на беззащитную девочку-подростка, которой вдруг, сразу, пришлось повзрослеть, и она еще не вполне освоилась в этой чужой и чуждой для нее роли, но глаза уже научились смотреть серьезно, и в глубине их было и затаенное горе, и бездонные ночи одиночества...

В другой руке у нее был котенок. Даша улыбнулась несмело, произнесла:

– Вот. Подобрала, пока к тебе ехала. Такой симпатичный полосатик. Он пищал у дороги. Пусть пока поиграет с твоей кошкой, а потом я его заберу.

– Даша... – выдохнул Данилов, отступая назад, подхватил котенка, тот жалобно мяукнул, когда его опустили на пол, потоптался на махоньких лапах, повел мокрым носом и быстро устремился на кухню, учуяв Катькино блюдечко с молоком.

– Ну вот. Проблема юного поколения решилась сама собой. А я... Мне... Мне столько хотелось тебе...

Договорить ей Олег не дал. Обнял, рывком притянул к себе и целовал, целовал, целовал... Губы, щеки, глаза, волосы, ресницы, подбородок, снова губы, чувствуя, как слезы ручьем катятся по щекам девушки... Она прильнула к нему, плакала и не желала останавливаться.

– Я очень... очень... очень... боялась... что... потеряла... тебя... совсем потеряла... совсем...

Отстранилась, закрыла лицо руками:

– Не смотри, пожалуйста. Я так боялась... И так хотела быть красивой, ослепительно красивой! Лучший стилист города колдовал надо мною все утро, я и занята была только тем, что готовилась к встрече с тобой! Сколько я всего напредстав-ляла! И – что ты будешь холоден и вежлив, и что... И как я гордо уйду и буду жить всю жизнь такой вот гордой и одинокой, и ты когда-нибудь вспомнишь о моей любви и придешь... Знаешь, все эти глупые любовные романы не такие уж глупые: просто они рассказывают всем наши глупые-глупые мысли! – Девушка тряхнула головой:

– Самое главное, что ты – замечательный! И я люблю тебя так, что... Нет, я тебя больше чем люблю! И даже не знаю, как сказать...