– Но ведь сразу убедился в «серьезности намерений»?

– Да.

– Приглашение для тебя передала одна из моих девчонок. Ганелэ был на аэродроме при встрече борта, вот и... Отклонять приглашение на ночь Летней Луны нельзя.

– Табу?

– С одной стороны – оскорбление ятуго, с другой... Как бы тебе объяснить, если по европейским канонам... Считается, что тот мужчина, которого пригласили на ночь Луны, счастливый по «нэгроне аомаа».

– Что это такое?

– Непереводимое понятие. Это не «карма» и не «судьба». Это «способность к счастью». По духу, по природе, по рождению. – Зубров улыбнулся:

– Здесь живут настоящим. – Зубров подумал, добавил не без сарказма:

– Но и я не прогадал.

Работать со счастливчиком легче, чем с мрачным неудачником и растеряхой. Так что все-таки ты решил?

– Я остаюсь. Каждый должен жить в своем мире.

– Это ты о чем?

– О ком: О тебе. И обо мне.

– Еще лучше самим построить собственный мир. И миллион-другой в этом – большое подспорье.

– Несоответствие между тем, что есть, и тем, что, по нашим представлениям, должно быть, вызывает искреннее раздражение по поводу жизни.

– У всех нас. Стоит попытаться все изменить.

– Не боишься, что твой «измененный» мир станет клеткой?

– Все люди живут в клетках. Только у одних она – размером с хижину, у других – с хрущевку, у третьих – со страну. А некоторые порхают по свету этакими бриллиантовыми стрекозами: и стол, и дом, и почитание.

– Мы не из них.

– Но мы можем выбирать.

– Любой выбор ограничен.

– Кто спорит? Хуже, когда нет возможности выбора. Значит, нужно такую возможность создать. Для этого нужны деньги. По-моему, ясно.

– Яснее не бывает. Только...

– Не волнуйся. Честь превыше. Ты будешь защищать дочурку доктора Вернера безо всяких «только» и со всем тщанием. В конце-то концов – «отец буржуй – дите невинно». Мне и самому чем-то очень симпатична эта девчонка. Назвал бы ее взбалмошной, но это слишком слабо. Она живет так, словно живет... в стихах. – Зубров помолчал, закончил:

– А может быть, я и ошибаюсь. Очаровавшись, легко ошибиться. В женщине – особенно. – Он снова замолчал, думая о чем-то своем.

Потом спросил:

– Так что, воин? Теперь нет возражений?

– Теперь нет.

– Тогда сейчас едем ко мне. Ванну не обещаю, некогда, но на душ и чашку кофе время есть. К господину Вернеру ты приглашен в одиннадцать. Немцы любят точность.

– Ты со мной не поедешь?

– До территории – подброшу. А дальше – сам, чай, большой уже мальчик.

– Разберусь. Форма парадная?

– Ну дак. Часы, костюм, туфли. Рюрикович во всей красе. Playboy. Повеса.

Родительский капитал закатан по банкам и заныкан по погребам, само собою, обширных поместий. Как в родной сторонушке, так и в весях Европы. Такая, дескать, ваша боярская доля. С девчонкой познакомился в Питере – она была в России в прошлом году. Проникся, душа воспылала, ну и все такое. Примчался на зов Гименея.

– 'Типа любовь' у нас? – сыронизировал Данилов.

– Во-во. Типа она.

– А чего это боярский отпрыск ждал столько времени? Испепеляющую жажду страсти спиртом заливал?

– А то? Загадка русской души. Ну а как в разум вернулся да осознал детинушка, что без фрейлен Элли хлеб ему – с мякинку, небо – с овчинку, мошна – с полушку, тут и при-кандыбал посередь зимы через снега и долы.

– Хлипковата легенда.

– Какая есть. Главное – не мудрствовать. В «загадку мятущейся русской души» иноземцы верят сразу и охотно. Что для них Россия? Тайга, снега, на улицах медведи балуют, из-под сугробов то нефтяные фонтаны шпенделярят, то баллистические ракеты вылетают – размяться, так сказать, в струях вольного эфира... Вальяжные баре да владетельные князья в «шестисотых» шуршат да по салонам девиц разнузданных тискают; по улицам – хмурый пролетариат толчется, а по углам и закоулкам – раскольниковы с топорами в рваных зипунишках маются: ждут, как бы проворнее какую старушонку прикоцать. И не денег ради, а чтобы было в чем покаяться с сердцем. Во!

– Красиво излагаешь.

– Рому с утра принял. И тебе рекомендую. Тут какой только мелкой фауны не водится: амебы, палочки, тьфу! А ром весьма способствует борьбе с супостатами.

Да и настроение создает. Ладно: ты задачу осознал? В смысле – ущучил?

– В общих чертах.

– Жизнь это поправит. Только помни: спектакль, даже если он любительский, нужно играть с душой.

– Актер из меня никудышный.

– Все мы ошибаемся относительно наших способностей к актерству. Лады. Не можешь лицедействовать с душой – валяй профессионально.

– Извини, Зубр, мне совершенно необходимо знать несколько вещей.

– Слушаю.

– Девушке понадобилась охрана. Был повод? Нападение? Угроза? Кто-то делал аналитические просчеты ситуаций?

– Не гони, старый. Не генсека охраняешь и даже не думского болталу.

Девчонка живая, подвижная... Папашка укорота ей делать не желает, чтобы, говоря по-нашенски, куражу на будущую жизнь не лишать. Правильный папашка, положа руку на сердце. У девчонки его характер незаурядный, необузданный даже в чем-то, но искренний: душа поэтичная, старику это льстит безусловно... Пару раз она в город самочинно моталась, сама же и вернулась без приключений, но, по полной правде если: повезло ей крепко. За такую девку в любом борделе в соседней Нугарде тысячу баксов отслюнявят, по-здешнему – сто тысяч реалов, деньжищи громаднейшие! И никакая дефензива отца родного Джеймса Хургады не отыщет. Вот папа и решил: береженого Бог бережет.

– Почему у него были «дополнительные условия»? «Русский, ненормальный»?

– Это он расскажет тебе сам. Держи покамест ксиву.

Зубров протянул Олегу портмоне. На одной стороне – восьмиконечная звезда с затейливым гербом Гондваны, на другой – закатанное в пластик удостоверение с фотографией Данилова и невнятной аббревиатурой. Похожая на заваленный частокол подпись, печать.

– Это здешний «вездеход». Ты теперь сотрудник личной охраны, тайной полиции и службы безопасности Гондваны в одном лице. Документик подлинный, подписан самолично Джеймсом Хургадой в период душевного расположения. Малая государственная печать приложена. Понятно, в каком-нибудь американском местечке положил бы местный шериф на всю эту расписную красу с прибором, но не здесь. У всех мало-мальски почтенных граждан и законопослушных нгоро и ятуго вызывает трепет и уважение.