– Ты бы засветил, Миша. А то сидишь в темноте, как крот.
– Можно, - покладисто сказал невидимый Миша. - Я свечку экономлю. Подождите. Сейчас проверю светомаскировку.
Через некоторое время щелкнула зажигалка и зажглась свеча. Петр Васильевич увидел себя в маленькой каморке, со всех сторон завешенной плащ-палатками, одеялами, шинелями. На косом чердачном полу лежали какой-то старый войлок, видимо сорванный с дверей, и заднее сиденье легкового автомобиля с вылезшими пружинами. На стропилах висели большая фляжка, обшитая сукном, и маузер в деревянном ящике. Под ними на полу стояли фанерный баул, завязанный веревкой, и чемоданчик из числа тех стареньких, потертых фибровых чемоданчиков, с которыми молодые люди обычно приезжают из провинции в Москву поступать в вуз. Желтая румынская свеча, укрепленная внутри пустой жестянки из-под мясных солдатских консервов, стояла на полу, а так как пол был наклонный, то, чтобы свеча не оплывала в одну сторону, под жестянку была подложена спичечная коробка с зелено-красной румынской этикеткой. Миша оказался маленьким складным солдатиком в черной стеганке, в башмаках и обмотках, рыжий, с желтыми ресницами, от которых не только его круглое лицо выглядело особенно свежим и розовым, но даже глаза казались розоватыми.
– Познакомьтесь.
– Сержант Веселовский, - сказал Миша, протягивая Петру Васильевичу руку.
– Старший лейтенант Бачей.
Они пожали друг другу руки, и Миша сел на войлок рядом с баулом и чемоданом и скрестил ноги по-турецки. По-видимому, это были его любимое местечко и любимая поза. Петр Васильевич лег на войлок и с наслаждением вытянулся. Ноги у него ныли, горели, гудели. Он положил под голову свою мягкую молдаванскую шапку, и все необыкновенно приятно спуталось перед его глазами. Как сквозь воду, он услышал булькающий голос Дружинина, который сказал: 'Вы лучше снимите эти ваши молдаванские чеботы', - и тут же заснул. Когда же проснулся, то долго не мог сообразить, где находится, наконец вспомнил, что на чердаке, вспомнил все, что с ним сегодня произошло, и попросил пить. Но пить ему не дали, сказав, что мало воды и что сейчас будет чай.
Дружинин, без сапог, в расстегнутом черном эсэсовском френче, под которым так симпатично голубела советская майка, лежал на автомобильном сиденье и, положив на поднятые колени блокнот, делал карандашом какие-то заметки.
Миша принес из угла чайник, поставил его на два кирпича и зажег под чайником таблетку сухого трофейного спирта. Когда чай поспел, он достал полбуханки пшеничного хлеба, палку сухой московской колбасы и пакет сахару. Он аккуратно отрезал три не слишком толстых ломтя хлеба, три кружочка колбасы и вынул из пакета три куска сахару.
– Нынче у нас не густо, товарищ старший лейтенант, - сказал он, строго посмотрев на Петра Васильевича. - Тяжело снабжаться.
Он отделил каждому его порцию на особую бумажку, скупо заварил чай и пригласил ужинать.
– Можете себе представить, я вас в первый момент совершенно не узнал, - сказал Петр Васильевич, глядя на Дружинина счастливыми глазами.
– Меня очень легко было узнать. Я ведь не изменил своего лица. Только мундир да фуражка… Зато вы, Петр Васильевич, постарались! Настоящий молдаванин-единоличник. - Дружинин снисходительно усмехнулся. - Борода, свитка, шапка, постолы. Красота!
– Как же вы меня узнали?
– Профессия.
– Вот уж действительно не было бы счастья, да несчастье помогло!..
19. 'ВОТ ТЕБЕ И КОПЧЕНАЯ СКУМБРИЯ!'
Петру Васильевичу вспомнился знойный степной полдень, воздух, текущий по горизонту, его сын Петя, пестрая девочка и пограничник в зеленой выгоревшей фуражке, который подбрасывает эту пеструю девочку, как букет, ловит ее, переворачивает, и они оба - папка и дочь - заливаются радостным смехом. Боже мой, как давно, как далеко все это было! Как будто бы на какой-то другой, счастливой планете.
– Слушайте, вы себе не можете представить, до чего я рад вас видеть! - наивно воскликнул Петр Васильевич.
– И я тоже, - сердечно ответил Дружинин и вдруг грустно улыбнулся: - Так как вы говорите? Шабо, Аккерман, Будаки?.. Страна вашего детства?
– Копченая скумбрия, - прибавил Петр Васильевич печально.
– Вот тебе и копченая скумбрия! - сказал Дружинин.
– Н-да… Покатались на моторной лодке. Погуляли. Ничего себе! Кстати, где же теперь находится ваша прелестная дочурка? Лидочка, кажется?
– Галочка. Я ее отправил самолетом обратно в Харьков, как только все это началось. А где она в данный момент, просто не представляю. Очень беспокоюсь. А ваш Петя?
– Я его тоже успел отправить в Москву.
– Шустрый малый. Одно слово - вице-президент!
И они оба замолчали, задумались…
– Стало быть, уточним обстоятельства, - мягко сказал Дружинин, меняя тему. - Простите, вы член партии?
– Нет, я беспартийный, - сказал Петр Васильевич, почему-то слегка краснея. - Но, я думаю, это не имеет никакого значения?
– Конечно, конечно. Я просто уточняю. Мы сейчас все большевики - партийные и непартийные. Не так ли? Насколько я вас понял, вы командир Красной Армии?
– Да. Командир батареи. Мне полагалась броня, но я…
– Это понятно.
Дружинин замолчал и молчал довольно долго, видимо что-то обдумывая.
– Петр Васильевич, - наконец сказал он, - нас столкнула судьба… вы сами видите, при каких обстоятельствах. Надеюсь, для вас ясно, что я выполняю определенное боевое задание. Вам не надо объяснять какое. Это задание партии и правительства. Государственное задание.
– Нахожусь в полном вашем распоряжении, - сказал Петр Васильевич.
– Я так и думал.
Дружинин протянул руку, и они обменялись быстрым крепким рукопожатием.
Разговаривая, Дружинин продолжал что-то записывать в блокнот.
– Между прочим, - сказал Петр Васильевич, - когда я блуждал по Парку культуры и отдыха имени Шевченко, то наскочил на какую-то тяжелую батарею. Может быть, вам это будет полезно?
– Сколько вы там насчитали орудий? - быстро спросил Дружинин.
– Четыре.
– Калибр?
– По-моему, стосорокапятимиллиметровые.
– Дальнобойные?
– Да, дальнобойные.
– Они их уже установили?
– Они их устанавливали: рыли огневую позицию.
– Фронтом куда? В море?
– Фронтом в море.
– А может быть, не в море?
Петр Васильевич задумался:
– Нет, по-моему, фронтом в море.
