шкаф со знакомыми, но как бы сильно постаревшими книгами, бельевая корзина в виде бочки с кольцами, стенные часы, те самые, механизм которых отец каждый месяц собственноручно купал в керосине.

Из узлов выглядывали старые носильные вещи, между прочим Петин швейцарский плащ, с цепочкой вешалки, так живо напомнившей Пете бурю в горах, Марину, письмо с адресом.

Петя увидел большой, увеличенный с фотографии портрет матери в черной раме: на Петю слегка раскосыми японскими милыми глазами из-под челки смотрела молоденькая гимназистка в белом переднике и круглом отложном воротничке.

Мать смотрела на сына. И мать была года на три младше сына.

В углу висела семейная икона Бачей - спаситель с двумя поднятыми перстами, в серебряном фольговом окладе, с восковым свадебным флердоранжем за стеклом, и перед ней, совсем-совсем как в детстве, теплилась малиновая лампадка, а на стене слегка колебалась тень сухой пальмовой ветки.

Семья распалась, но Василий Петрович, как улитка, всюду носил на спине свой домик.

– Омниа меа мекум порто, - сказал отец, хрустя пальцами. - Все свое с собой ношу.

Петя хотел сообщить отцу, что женится, но промолчал, почувствовав странную неловкость.

– Получай, - торжественно проговорил он и с треском выложил на стол прямо на корректурные листы новенькую сторублевку.

– Что это?

– Матушка Екатерина.

– Зачем? - нерешительно, даже несколько испуганно спросил Василий Петрович.

– Бери, бери, старик, пригодится, - произнес Петя, изо всех сил стараясь под ненатуральным тоном какого-то доброго молодца скрыть чистое, радостное волнение сына, впервые в жизни приносящего отцу первые заработанные деньги.

Эти деньги были ценой его крови.

Василий Петрович сразу понял, что делалось в душе сына.

– Спасибо, мальчик, - сказал он просто и весело прихлопнул сторублевку своей старческой рукой с набухшими венами и вросшим в палец обручальным кольцом. - Ты меня, признаться, выручил. Теперь, знаешь ли, такая дороговизна, что на базар и не сунься.

Он обнял сына и по старой привычке поерошил ему волосы.

– А как же, так сказать, у тебя отношения с действующей армией? - спросил он, с тревогой заглядывая в глаза Пете. - Я вижу, ты уже поправился, и меня это тревожит. Неужели тебя опять потащат на эту муку?

Для 'оборонца' подобные слова были весьма странными. Но, может быть, он уже стал 'пораженцем'?

– А! - легкомысленно махнул рукой Петя. - Не думаю. Вряд ли. Дело идет к концу. Во всяком случае, пока меня не трогают. Живу себе в лазарете и в ус не дую.

– Ох, Петруша, Петруша…

Василий Петрович вздохнул, посмотрел на образ Христа-спасителя и перекрестился.

По-видимому, он уже и вправду стал 'пораженцем'.

– Ну, старик, так будь здоров. Теперь мы будем видеться часто, - сказал Петя, испытывая сильное желание поскорее выйти на свежий воздух, вон из этой трущобы.

Но вдруг что-то рванулось у него в сердце.

– Папочка! - воскликнул он, изо всех сил обняв отца за шею, и припал лицом к его голове, похожей на большое растрепанное гнездо.

Он стал осыпать поцелуями его шею, лицо, руки и, с трудом сдерживая слезы, выбежал по скрипучей лестнице на сумрачный двор, увешанный тряпками, где холодный октябрьский ветер раскачивал высохшие плети дикого винограда, обвивавшего проволоку, натянутую с наружной стороны щелистых, дощатых галерей с кое-где выбитыми стеклами.

Петя вскочил на дожидавшегося его извозчика и, купив на Дерибасовской в новом, военного времени, модном кондитерском магазине 'Бонбон де Варсови' (то есть 'Варшавские конфеты') десяток замечательных, очень дорогих пирожных, уложенных хорошенькой полькой серебряными щипцами в картонную коробочку, поскакал с визитом к тете.

У ворот на стене Петя увидел самодельную вывеску, извещавшую, что во дворе направо, ход вниз, открылась общедоступная библиотекачитальня для интеллигентных тружеников, спросить мадам Янушкевич.

Тут же по-детски была намалевана какая-то странная птица вроде курицы с растопыренными крыльями, в которой лишь человек с большой фантазией мог угадать изображение раскрытой книги.

От слов 'мадам Янушкевич' Петя болезненно поморщился, но все же, решительно звеня шпорами, вошел во двор, повернул направо, спустился вниз, нашарил в потемках дверь, обитую рваной клеенкой, и сразу же очутился перед Татьяной Ивановной, которая в прическе валиком а-ля знаменитая исполнительница цыганских романсов Вяльцева сидела в пустой прихожей за маленьким столиком с ящиком библиотечной картотеки.

По-видимому, она терпеливо ожидала появления хотя бы одного интеллигентного труженика, желающего прочитать хорошую, полезную книгу или же новый журнал.

Сама же она с увлечением углубилась в 'Одесскую почту', популярную копеечную газету Финкеля, изучая последний тираж серебряной лотереи, где можно было выиграть серебряный кофейный сервиз или же получить его полную стоимость наличными деньгами в банкирской конторе Бр. Куссис.

Услышав шаги, она проворно спрятала газету под себя и, согнав с лица горестное выражение несбывшихся надежд, посмотрела на Петю с той академической серьезностью, с которой, по ее мнению, должна смотреть владелица идейной библиотеки-читальни на своих интеллигентных клиентов.

– А, это ты! - сказала она таким тоном, как будто видела племянника каждый день, и губы ее тронула легкая, мимолетная улыбка.

Петя сразу понял причину этой улыбки. Она, конечно, относилась к шпорам, 'клюкве', аксельбантам и второй звездочке на погонах.

– Да, да, вот представьте себе! - воскликнул Петя с вызовом, как бы отвечая тете на еще не заданный вопрос. - И совершенно не понимаю, чему вы, собственно, улыбаетесь?

– А я не улыбаюсь, - еще больше улыбаясь, сказала Татьяна Ивановна.

– Ах, тетя, вы всегда так! - жалобно промолвил Петя.

– Да я ничего. Валяй. Теперь все можно. Чем хуже, тем лучше.

– Вот… Позвольте вам, так сказать, преподнести, - поторопился Петя, чтобы избегнуть неприятного разговора. - Из 'Бонбон де Варсови'.

– Мерси. Ах, какая прелесть! Положи на стул. Спасибо, что хоть вспомнил.

– Я всегда…

– Воображаю.

Нет, тетя положительно была неисправима. В ее присутствии Петя всегда чувствовал себя в чем-то виноватым.

Но теперь он решил перейти в атаку.

– Ну, тетечка, как ваши интеллигентные читатели? Ходят в вашу библиотеку или предпочитают сидеть у Фанкони и торговать воздухом?

– Увы, мой друг, - сказала Татьяна Ивановна, печально разводя руками, - как видишь, пустыня.

– За все время ни одного человека?

– Ни одного.

Тут тетя сказала не всю правду. Был один посетитель: гимназист третьего класса из соседнего двора, пришедший в школьное время почитать седьмой выпуск 'Пещеры Лейхтвейса'. Но так как тетя не держала подобной дряни, то, вежливо шаркнув ногой, гимназист удалился.

– Вы фантазерка! - сказал Петя.

– Это - любимое выражение Василия Петровича, - грустно заметила Татьяна Ивановна. - Ты не знаком с моим супругом? Хочешь, я тебя представлю? Он будет очень рад. Сигизмунд Цезаревич! - крикнула она, постучав кулаком в перегородку. - Идите сюда!

В дверях из-за старой портьеры появился седой усатый поляк на подагрических ногах, в какой-то