жизнь, как прожил ее сэр Николас. Принято?

Хотя детского топота ножкой не последовало, ощущение гнева оставалось.

— Принято, профессор Фентон. Надеюсь, это все?

— Еще только одно, — ответил Фентон, потея от напряжения. — Хотя я буду пребывать в теле сэра Николаса, я должен сохранять собственные знания, ум, память и опыт такими, какими они являются в этом. 1925 году.

— Одну минуту! — прервал его гость мелодичным успокаивающим голосом. — Боюсь, что здесь мне не удастся удовлетворить вас полностью. Заметьте, что я веду с вами дело открыто и честно.

— Будьте любезны объясниться.

— В сущности, — замурлыкал визитер, — вы добрый и хороший человек. Вот почему я нуждаюсь в вашей ду… вашей компании. Должен заметить, что в душе сэр Николас во многом походил на вас. Он был добрым, щедрым и доступным чувству сострадания. Но, являясь сыном своего века, он был гораздо грубее, обладал иным темпераментом и часто подвергался приступам бешеного гнева.

— Я все еще не понимаю.

— Гнев, — объяснил посетитель, — сильнейшая из всех эмоций. Поэтому, если вы сами — профессор Фентон в теле сэра Николаса — выйдете из себя, то сэр Николас будет владеть вашим умом, пока не иссякнет ваш гнев. На этот отрезок времени вы станете сэром Николасом. Все же, в качестве части сделки, я торжественно заявляю вам, что его приступы гнева никогда не продолжались более десяти минут. Если вы на это согласны, то я принимаю ваши условия. Что скажете, сэр?

Вновь ощущая выступивший на лбу пот, Фентон задумался над словами гостя, пытаясь обнаружить в них ловушку.

Однако это ему не удалось. Фентон раздраженно теребил лежащие рядом на полочке трубки. Конечно, человек, охваченный гневом, может наделать достаточно вреда за десять минут. Но другие условия Фентона, уже принятые его гостем, надежно защищали его от любых неприятностей, словно крепкие гвозди, заколоченные в дверь, которая служит препятствием дьяволу.

Кроме того, с какой стати у него может случиться приступ бешеного гнева? У него, профессора Фентона? Черт бы побрал наглость гостя! Он вообще не впадает в гнев! Это просто чудовищное предположение!

— Ну? — осведомился визитер. — Вы согласны?

— Согласен! — фыркнул Фентон.

— Отлично, мой дорогой сэр! Тогда нам остается только скрепить сделку.

— Постойте! — начал Фентон и поспешно добавил: — Нет-нет! Больше никаких условий! Я только хочу задать вопрос.

— Ну, разумеется! — проворковал посетитель. — Спрашивайте, друг мой.

— Будет ли нарушением правил, если я захочу изменить историю, и в состоянии ли вы обеспечить мне это, или подобное находится за пределами даже вашего могущества?

Чувства, хлынувшие на сей раз со стороны кресла, можно было охарактеризовать как чисто детское удивление и веселье.

— Вы не можете изменить историю, — просто ответил визитер.

— И вы в самом деле полагаете, — настаивал Фентон, — что, обладая всеми ресурсами двадцатого столетия и подробными знаниями того, что должно произойти, я не в состоянии изменить даже политические события?

— О, вы можете изменить незначительные детали, — откликнулся собеседник. — Особенно в семейных делах. Но что бы вы ни сделали, общий результат останется тем же самым. Однако, — любезно добавил он, — вы в полном праве пытаться это сделать.

— Благодарю вас. Обещаю, что непременно попытаюсь.

Вскоре дьявол удалился без всяких церемоний, как и при появлении. Николас Фентон долго сидел, успокаивая нервы трубкой крепкого табака, пока не пришла Мэри.

Когда он во всех подробностях пересказал ей свой разговор с гостем, она некоторое время не могла произнести ни слова.

— Значит, вы продали вашу душу, — сказала наконец девушка. Это прозвучало скорее заявлением, чем вопросом.

— Надеюсь, что нет, дорогая Мэри.

— Но вы же сделали это!

В этот момент Фентон ощутил стыд, чувствуя, что его тактика была несколько неспортивной, хотя и направленной против прародителя зла.

— Дело в том, — неуверенно промолвил он, — что у меня в рукаве… э-э… так сказать, козырной туз, который полностью побьет дьявола. Нет, не спрашивайте, что я под этим подразумеваю. Возможно, я и так нагородил множество несусветной чепухи.

Мэри резко поднялась.

— Я должна идти, — заявила она. — Уже поздно, профессор Фентон.

Фентон испытывал угрызения совести. Ему не следовало задерживать малышку позже десяти вечера — ведь родители могут начать беспокоиться. Тем не менее, провожая ее к дверям, он чувствовал себя задетым тем, что она не сделала никаких комментариев.

— Что ты об этом думаешь? — осведомился профессор. — Только что ты, как будто, меня одобряла.

— Одобряла, — ответила Мэри, — и сейчас одобряю.

— Ну, тогда…

— Вы смотрите на дьявола так, как вам подсказывает ваш ум, — продолжала она. — Все ваши интересы сконцентрированы, как зажигательное стекло, только на истории и литературе. В дьяволе вы видите комбинацию умного светского человека и наивного злого мальчишки — то есть подобие личности конца семнадцатого столетия.

Девушка быстро сбежала по ступенькам на южную сторону Пэлл-Молл5. Фентон остался у открытой двери, впускающей сырой вечерний воздух. Застарелый ревматизм напомнил о себе резкой болью. Закрыв и заперев дверь, профессор вернулся в тускло освещенную гостиную.

В доме не было ни души — даже собаки, чтобы составить ему компанию. Пожилая и энергичная особа, миссис Уишуэлл, обещала приходить по утрам готовить завтрак и убирать. Каждую неделю она и ее дочь проделывали то, что они с энтузиазмом именовали» генеральной уборкой «.

Пойти лечь спать? Фентон знал, что не сможет заснуть. Его врач выписал ему пузырек хлорал- гидрата, который он тайком спрятал в стоящий в гостиной дубовый посудный шкаф.

Профессор Фентон был человеком весьма воздержанным, позволявшим себе только небольшую порцию виски с содовой на ночь. Налив себе стакан, он подошел к шкафу, достал оттуда пузырек с прозрачной жидкостью и добавил в виски солидную дозу, после чего, опустившись в кресло, стал потягивать приготовленную микстуру.

Минут через десять профессор начал ощущать ее действие, возможно, слишком быстрое. Очертания предметов стали расплываться…

Это все, что он мог воскресить в памяти, проснувшись среди ночи или, вернее, рано утром и едва не задохнувшись из-за оказавшегося задвинутым полога кровати. Его сердце напряженно колотилось, напомнив о предупреждении врача. Выветрив из мозга то, что он считал хлоралом, Фентон заставил себя снова лечь и восстановить в памяти события прошлого вечера.

— Удивительно! — пробормотал он вслух, как обычно делают одинокие люди. — Какой странный сон! Очевидно, я выпил проклятое лекарство раньше, чем припоминаю теперь.

Машинально профессор поднес руку к голове. Его ладонь притронулась к затылку, двинулась выше и задержалась.

Все оставшиеся на его черепе пряди волос куда-то исчезли. Его голова была выбрита, как у заключенного в былые времена.

Впрочем, выбрита она была не вполне чисто. Повсюду ощущалась колючая щетина, словно волосы росли на всей голове.