— Я родился, — заговорил сэр Ник, — в год, когда твои доблестные круглоголовые отрубили голову королю Карлу I35. Они установили эшафот у окна Банкетного флигеля. Короля вывели из Сент-Джеймсского дворца, провели через парк и ворота Хольбейна36 в длинные комнаты Уайтхолла, к окну, у которого стоял эшафот. Снежным январским днем они отрубили ему голову.

Сэр Ник, а может быть, профессор Фентон глубоко вздохнул.

— Ни один человек не умирал так храбро. Ни один король не вел себя так благородно, хотя они в него плевали и пускали ему в лицо табачный дым, когда он проходил мимо. — Повернувшись, сэр Ник вонзил кинжал по рукоятку в столбик кровати с такой точностью, что не отломилась ни одна щепка. — Пусть обрушится Божье проклятье на них и им подобных!

Лидия приподнялась, ее халат снова распахнулся. В глубине души все это ее не так уж интересовало.

— Ты женился на мне, — спросила она, — чтобы «укротить круглоголовую девку», как хвастался в таверне «Борзая»?

— Нет.

— А я слышала, что да.

— Тогда, черт возьми, считай, как тебе угодно!

— Ну, так ты не укротил ее, — взволнованно произнесла Лидия. — Мой дед и вправду был цареубийцей, как твоя потаскуха Мег сказала прошлой ночью. В начале Реставрации я была еще маленькой девочкой, и меня не взяли смотреть, как его повесят и четвертуют, а останки бросят в огонь, но я слышала, что он тоже умер храбро.

— Лидия, ты знаешь, как мало цареубийц было казнено?

— А ты?

— За столом Совета король Карл II бросил записку милорду Кларендону37: «Я устал от повешений. Пусть они прекратятся».

— И эта тварь Мег, — продолжала Лидия, не обращая внимания на его слова, — сказала грязную ложь, назвав моего отца полоумным индепендентом. Он был не индепендентом, а умеренным пресвитерианином38, и, как все люди его убеждений, ужасался убийству короля и голосовал против казни, о чем свидетельствуют записи. — Она вновь прижала руку ко лбу. — Отец никогда не был безумным, Ник. Все это знали. Его заперли в тюрьму, потому что он проповедовал Слово Божие так, как велела ему его религия. Все это не так уж важно, но из-за этого мы стали чужими! Зачем мне жить, если твои ум и сердце больше не со мной?

«Это нужно немедленно прекратить!»— в отчаянии думал Фентон.

Опустившись на колени, он вцепился в борт кровати. Фентон. знал, что должен победить сэра Ника ради Лидии. Ему казалось, что из гроба высунулась извивающаяся бесплотная рука, пытаясь схватить его.

— Помоги мне, Лидия! — воскликнул он, протягивая к ней руки.

Хотя Лидия не понимала его мучений и жестокой внутренней борьбы, она прижала его руки к своей груди и с радостью увидела, что его взгляд вновь просветлел.

— Лидия, — тяжело дыша, заговорил Фентон, — есть вещи, которые я не могу объяснить. Если бы ты могла себе представить… нет, лучше не надо. Но иногда я сам не свой, даже будучи трезвым. Оставайся со мной…

— Разве я хочу чего-нибудь другого?

— …и если бессмысленный гнев снова овладеет мной, кричи: «Вернись! Вернись!» Что нам с тобой до старых ссор наших предков? — мягко добавил он. — Даже шпаги и пистолеты теперь другие. Круглоголовые пользуются не меньшим уважением, чем принадлежащие к государственной церкви39. А что касается Оливера, то пусть его старая и твердая душа покоится в мире.

— Тогда… Да хранит Бог короля Карла! — страстно воскликнула Лидия, обняла его за шею и заплакала.

Таким образом, между ними наступил мир, если и не взаимопонимание.

— Я хотела спросить тебя, — заговорила Лидия. — Нет, это тебя не рассердит. Почему тебя сегодня так заботит политика, о которой без умолку кричат все мужчины, и в которой я ничего не смыслю?

Фентон погладил ее мягкие светло-каштановые волосы.

— Неужели это и в самом деле — так? — рассеянно произнес он и почувствовал, как Лидия вздрогнула. — Очевидно, причина в том, что та же старая трагедия разыгрывается теперь.

— Как?

— А вот как. Король Карл I умер. Кромвель почти десять лет красовался в седле, хвастаясь силой, которой у него не было. Затем он также умер, оставив полупустую казну, которую опустошили окончательно последующие шаткие правительства. В благословенном (или проклятом) 1660 году сын покойного монарха, король Карл II, вернулся из изгнания, чтобы править нами.

— Я все это помню.

— Некоторое время, дорогая, дела шли хорошо — как в трактире, где хозяин кричит: «Веселитесь, джентльмены!»В течение десяти лет иногда происходили волнения, которые удавалось улаживать. Но твой парламент начал показывать коготки в вопросах денег и религии, как и при Карле I. Их любимый клич: «Нет папизму!»

— Тише! — шепнула Лидия, испуганно оглядевшись вокруг. — А вдруг паписты нас подслушивают?

Она была куда более испуганной, чем раньше, не замечая улыбку Фентона.

— Хорошо, я буду говорить тихо, но выскажу все, что у меня на душе. Почему я должен не доверять людям — я бы предпочел, чтобы ты называла их католиками — которые жертвовали золото и кровь, защищая отца нашего короля? Которые не обращали внимания на то, что горят их дома, лишь бы разбивать шлемы круглоголовых? Могу я поверить, что они хотят причинить вред сыну старого короля? Если бы я не принадлежал к англиканской церкви, то, может быть, и сам стал бы католиком!

— Господи, на тебя снова нашло наваждение! — пробормотала Лидия и придвинулась к нему. — Вернись! — воскликнула она. — Вернись!

— Посмотри мне в глаза, малышка, и ты увидишь, что со мной все в порядке.

— И правда, вроде бы так. Но, если ты позволишь мне сказать…

— Конечно, позволю!

— Наш бедный король, — продолжала Лидия, — слабый человек…

Улыбка Фентона осталась ею незамеченной.

— На него легко влияют распутные женщины. Королева — папистка40. Королем вертит, как хочет, Луиза де Керуаль, мадам Каруэлл или герцогиня Портсмутская, — все равно, как ее называть, но она папистка и французская шпионка. О брате короля открыто говорят, что он стал папистом41. Неужели здесь нет зловещих признаков?

Фентон приподнял ее голову за подбородок.

— Раз уж ты так во всем разбираешься, то неужели тебе не известно, как ведут себя так называемые друзья короля из его же собственного Совета?

— Ник, я ничего не смыслю в политике! Меня интересуют только ты и я…

— Они предают его, Лидия, или собираются это сделать. Милорд Шафтсбери, маленький человечек с нарывом на боку, изменил королю уже два года назад, хотя по-прежнему заседает в Совете, считая себя слишком могущественным, чтобы его удалили. Его светлость герцог Бакингем42, способный человек, несмотря на глупые выходки, тоже переметнулся. Многие другие пэры королевства также вопят: «Нет папизму!», но они ничего из себя не представляют. Шафтсбери и Бакс основали то, что они именуют Клубом зеленой ленты в таверне «Голова короля». Они и впрямь носят зеленые ленты в качестве эмблемы. Их сборища ты смело можешь назвать партией оппозиции, а вернее партией измены. Однако они не выступают открыто и честно, как это делали круглоголовые. Их методы: распространение в Лондоне слухов и памфлетов, нашептывания грязной лжи и клеветы — все то,