официальной теории не отведено. Как поступать?

Пышная дама испуганно покосилась на Лагутина. Она сообразила, что начатый ею разговор неожиданно перешел в другую плоскость и стал приобретать некий, по ее мнению, нездоровый оттенок. Она решила срочно поправить дело и примирительно заметила:

— Ради Бога, товарищи… Неужели?.. Вы же серьезные люди. И так спорить из-за какой-то цыганской Лорелеи.

— Именно, уважаемая Мария Дмитриевна, — поддержал ее Кривоколенов. — Именно из-за Лорелеи. Цыганские методы науке противопоказаны. Да-с, драгоценнейшая, вы совершенно правы. Если бы меня за руку подвели к этой цыганке и она стала бы на моих глазах демонстрировать свои… гм-м… магнитные свойства, то я бы не поверил…

Академик хотел еще что-то сказать, но махнул рукой и не докончил фразу. Он вдруг вспомнил яму в лесу, таинственные глаза на черной вогнутой поверхности. Вспомнил и замолчал.

Потому что бывают минуты, когда даже академикам нечего сказать.

В лаборатории стояла тишина, прерываемая только мерными щелчками капель по раковине умывальника. Маша подумала, что надо бы позвать слесаря. Этот умывальник, работающий как метроном, мешал сосредоточиться. Лагутин ушел в клинику к странному старику с фиолетовой рукой. Маше он рассказал историю Бухвостова.

— Что же это? — удивилась она.

— Пока ничего нельзя сказать, — пожал плечами Лагутин. — Все зыбко и неопределенно.

— Но тебя что-то волнует. Я вижу.

— Не могу сформулировать мысль. — Лагутин потер рукой лоб. — Но мне кажется, что нам с тобой повезло. Между нашими исследованиями и этим стариком просматривается некая связь. Едва уловимая, туманная. Не хватает многих звеньев. Совершенно непонятно, например, какой фактор вызвал у Бухвостова галлюцинации там, в Сосенске. Почему они прекратились в Москве? Почему его рука приобрела фиолетовую окраску? Словом, сто тысяч “почему” плюс золотоволосая цыганка.

Умывальник-метроном продолжал отсчитывать секунды. Маша встала, покрутила кран и, ничего не добившись, рассердилась. Вернулась было снова к записям в журнале наблюдений, но поймала себя на том, что прислушивается к звону капель из умывальника, надоедливо продолжавшего свою унылую работу. Маше показалось, что если она не найдет способа заткнуть кран, то бросит все и уйдет. И способ тут же нашелся. Девушка оторвала кусок бинта и повесила ленточку на кран. Щелчки прекратились. Маша порадовалась своей догадливости, погрозила умывальнику кулаком и села за журнал. Но и это занятие ей быстро надоело. Без Лагутина было скучно. Работа не клеилась, да и результаты опытов пока не вдохновляли на поиски. Кроме того, Лагутин просил ее не включать прибор. Он сказал, что этот памятрон — штука опасная. Можно ненароком попасть под жесткое излучение. Как будто Маша сама не знала этого. Не такая она дура, чтобы лезть за экран из свинцового стекла.

Тихо. Весь институт словно вымер. Даже по коридору никто не ходит. Маша взглянула на часы. Ну да. День кончился, а она и не заметила. Сейчас она запрет лабораторию и пойдет домой. Лагутин придет часа через два. Надо зайти к завхозу, сказать насчет слесаря. Надо забежать в магазин и купить чего- нибудь к чаю. Но где же ключ? Вечно она засунет его в такое место, что и не найдешь сразу. В сумке нет. В плаще тоже. Где же он? Маша остановилась посреди комнаты и постаралась вспомнить. Взгляд упал на столик в углу. Ключ лежал там. Маша быстро пересекла комнату, взяла ключ, вышла в коридор и стала торопливо запирать дверь. В это время ей послышалось тихое гудение.

— Этого еще не хватало, — пробормотала она и вернулась в лабораторию.

Ну да. Пробираясь за ключом по кратчайшему пути между шкафом и большим столом, она, видимо, задела локтем тумблер на пульте памятрона. Прибор включился. Она машинально взглянула на шкалу частот. В таком режиме прибор еще не работал. Маша ужаснулась еще больше, когда увидела, что экран медленно пополз вверх. “Как крыса”, — подумала она и кинулась к пульту. Но прибор не выключался. Маша ударила по щиту кулаком и бросилась к механизму спуска экрана. Но тщетно она давила кнопку. Экран не опускался. Тогда Маша обеими руками схватилась за рычаг ручного управления и всем телом повисла на нем. Экран даже не пошевелился.

Дрожа от возбуждения, Маша в отчаянии опустилась на стул и вытерла вспотевший лоб платком. И вдруг явственно ощутила, что в лаборатории она не одна. Ей показалось, что кто-то стоит сзади и внимательно смотрит ей в затылок. Девушка вздрогнула и оглянулась. В комнате никого не было. Тишину нарушало лишь тихое и, как показалось Маше, угрожающее гудение памятрона. “Надо как-то его выключить”, — подумала она, но не сдвинулась с места. Ею вдруг овладело странное безразличие к окружающему. Она знала, что ей надо встать, подойти к пульту и выключить непослушный прибор. Но кто- то стоявший у нее за спиной мешал ей сделать это. Он положил ей на голову теплую руку и не позволил подняться. А из угла лаборатории вышла маленькая девочка. И лаборатории не стало. Был только луг, на котором росли голубенькие цветы. Девочка собирала их в букет и пела песенку. Маше стало смешно. Откуда здесь могли взяться цветы? Здесь только крысы.

Маша поманила девочку. Та засмеялась, бантик в ее волосах запрыгал. Маша протянула руку — ей захотелось потрогать бантик. Девочка отодвинулась и сказала:

— Что вы делаете, тетя?

— Я здесь работаю, глупенькая, — сказала Маша. — Я, наверное, заснула, и ты мне снишься. Сейчас я проснусь, и тебя не будет. А сюда придет дядя Иван Прокофьевич и выключит эту страшную штуку. Она так противно гудит. А пока я сплю, ты можешь со мной поговорить. Как тебя звать?

— Маша, — сказала девочка.

И тут Маша настоящая поняла, что видит себя. Да, это она. Это ее платье, то самое, которое ей купили накануне дня рождения десять лет назад. И туфельки ее. На носке правой явственно видна царапина. И луг этот она вспомнила. Они тогда жили на даче. Что же это за сон такой?

— А как вас зовут, тетя? — спросила девочка. — И почему вы сидите за стеклом?

— Я не вижу никакого стекла, — сказала Маша. — С чего ты взяла, что тут стекло?

— Правда, тетя. Вы сидите на стуле за стеклом. Как в магазине. Я даже подумала, что здесь построили новый магазин и посадили в него большую куклу.

— Сейчас я его выключу, — прошептала Маша, с трудом поднялась и шагнула по направлению к пульту. Луг с цветами и девочка закачались, перевернулись и исчезли. Но зато в лаборатории оказалась еще одна Маша. Она стояла около умывальника, привязывала к крану белую марлевую ленточку и бормотала:

— Сейчас я тебе заткну ротик.

— Сейчас я проснусь, — приказала себе Маша настоящая и услышала, что кто-то вставляет ключ в замочную скважину. Дверь открылась, и на пороге возникла третья Маша. На лице ее была написана растерянность. Она окинула взглядом комнату и быстро подошла к пульту памятрона. Ее рука коснулась тумблера.

Маше настоящей стало страшно, она выскочила в коридор, захлопнула дверь и, тяжело дыша, прижалась к ней всем телом. В комнате было тихо. Маша перевела дыхание.

В голове неотвязно вертелась мысль, что надо обязательно выключить памятрон. Обязательно… Иначе произойдет что-то такое… Но додумать ей не удалось… Взгляд ее упал на коробку с предохранительными пробками, висящую в конце коридора. Быстрей!.. Там, кажется, есть рубильник, можно выключить весь этаж… Быстрей… Раз!.. Звенит стекло… Ничего, что рука в крови… Два… Свет в коридоре гаснет…

Когда на следующее утро Маша привела Лагутина к лаборатории, они с удивлением обнаружили, что дверь заперта. Но самое странное заключалось не в этом. Ключ, это было видно в замочную скважину, торчал изнутри…