Так я и не добился ничего. И каждый раз, как я его об этом спрашивал, он оставался невозмутимым и бесстрастным.

На террасе стоял небольшой бамбуковый табурет. Кавиндасами сел на него со скрещенными ногами по-мусульмански и сложил руки на груди.

Я велел ярко осветить террасу, чтобы ничто не уклонилось от моего пытливого наблюдения, и вот через несколько минут, во время которых факир, видимо, старался сосредоточиться на какой-то мысли, бамбуковый табурет, на котором он сидел, вдруг шевельнулся и начал бесшумно подвигаться вперед.

Я пристально смотрел на очарователя, но он сидел неподвижно, точно статуя.

Терраса занимала около семи квадратных метров, табурет прошел ее в десять минут и затем стал двигаться обратно до того места, где он стоял раньше.

Три раза проделал этот фокус Кавиндасами, оставаясь в той же неподвижной позе.

В этот день был палящий зной, свежий ветерок, который регулярно каждый вечер приносился с Гималаев, еще не прилетал и было еще очень душно, мой метор взял в руки кокосовую веревку, прикрепленную к панка, громадному опахалу, подвешенному к потолку, и начал приводить его в движение. Факир воспользовался случаем показать новое явление.

Взяв из рук метора веревку, он сел под опахалом и обеими ладонями прижал веревку к своему лбу.

Через несколько мгновений, хотя очарователь был неподвижен, панка стал колыхаться над нашими головами, навевая прохладу. Движение все усиливалось, и, наконец, опахало начало раскачиваться так сильно, что казалось, его дергает какая-то могучая невидимая рука. Когда очарователь отнял веревку ото лба, опахало начало качаться все медленнее и медленнее и, наконец, остановилось.

Хотя было уже довольно поздно, но факир, видимо, чувствовал себя в ударе и захотел дать мне еще одно доказательство своей силы.

На краю террасы стояли три больших вазы для цветов. Каждая из них была настолько тяжела, что вряд ли ее можно было поднять одному человеку. Кавиндасами остановился перед одной из них и коснулся ее края кончиками пальцев.

Ваза начала раскачиваться из стороны в сторону с равномерностью маятника. Потом ваза поднялась на несколько дюймов на воздух, не переставая раскачиваться справа налево.

На это, как и на предыдущее явление, я смотрю как на иллюзию чувств, результат магнетического полусомнамбулизма.

Так как Кавиндасами должен был пробыть в Бенаресе лишь три дня, то я решил употребить их на опыты, относящиеся прямо к магнетизму и сомнамбулизму.

Когда я выразил свое желание факиру, он очень удивился новым выражениям, с грехом пополам переведенным мною на тамульское наречие. Но на мои объяснения о том, какое значение придается подобным явлениям в Европе, он улыбнулся и ответил, что для Питри, т. е. духов, все возможно.

Ввиду того, что спорить с ним по этому поводу было бесполезно, я лишь ограничился вопросом, не согласится ли он показать мне что-либо в этом роде.

— Франки говорил с факиром на языке его родины, разве может факир отказать ему в чем-нибудь?

Удовлетворенный его ответом, я спросил:

— А ты позволишь мне указать те явления, которые мне хотелось бы видеть?

Хотя я и был уверен в том, что при предыдущих опытах факир вряд ли мог сговориться заранее с Амуду или, вообще, подготовить их, все же мне хотелось видеть, сможет ли Кавиндасами показать мне что-нибудь особенное здесь, сейчас же, по моему выбору.

— Я исполню все, что тебе угодно, — ответил просто факир.

Мне уже приходилось видеть раньше очарователей, которые могли, если можно выразиться, увеличивать тяжесть предметов, и мне захотелось повторить этот опыт.

Взяв небольшой легкий столик из текового дерева, который я обыкновенно поднимал двумя пальцами, я поставил его посреди террасы и спросил факира, не может ли он сделать этот столик настолько тяжелым, чтобы его нельзя было сдвинуть с места.

Малабарец подошел и положил на столик обе руки. Около четверти часа простоял он в этой позе и затем с улыбкой обратился ко мне:

— Духи пришли, и теперь, без их воли, никто не в состоянии сдвинуть его.

Я подошел и недоверчиво взялся за крышку столика, но поднять его было невозможно, казалось, что он накрепко привинчен к полу.

Я собрал все свои силы и дернул, — хрупкая дощечка отлетела, а ножки так и остались пригвожденными к полу.

Четыре ножки были соединены между собою тоненькою перекладиной, в виде буквы х, но как я ни тряс их, как ни дергал в разные стороны, оторвать их от пола не мог.

У меня мелькнула мысль, что если эти явления происходят под действием флюида, посредством которого факиры вообще производят эти явления, и если флюид этот ни что иное, как проявление естественной силы, законы которой нам еще неизвестны, то влияние ее, не поддерживаемое прикосновением руки факира, должно постепенно исчезнуть, и в таком случае, через некоторое время, я буду в состоянии свободно сдвинуть остатки стола.

Я попросил факира отойти к краю террасы, что они исполнил, улыбаясь. Действительно, через несколько минут жалкие остатки хорошенького столика легко сдвинулись с места. В чем здесь была сила?

На этот раз я был прямо-таки потрясен, потому что явление произошло в такой обстановке, что о какой-нибудь подделке или шарлатанстве не могло быть и речи.

— Духи ушли, — отвечал индус на все мои вопросы, — ушли потому, что была прервана связывающая меня с ними нить… Слушай, они сейчас вернутся сюда.

С этими словами он положил руки на огромное медное блюдо, украшенное серебряными инкрустациями, служащее для игры в кости, и почти немедленно блюдо зазвенело под градом посыпавшихся на него ударов, и мне показалось, несмотря на дневной свет, что на поверхности блюда забегали фосфорические огоньки.

Это явление факир повторил несколько раз. Я уже упоминал, что апартаменты, которые я занимал во дворце Пейхвы, были устроены в полуевропейском, полувосточном стиле, на этажерках стояли разные фигурки, вроде ветряной мельницы, зверинца и тому подобных игрушек из Нюрнберга, а наряду с ними дивные произведения искусства, и все это перемешано кое-как, по вкусу местных слуг. Глядя на этот винегрет, европеец засмеялся бы, если бы наши, так называемые, японские, китайские, индусские и заокеанские безделушки не были способны вызвать смех у туземцев тех стран, которым их приписывают.

Подойдя к одной из этажерок, я наудачу взял первую попавшуюся вещицу—ветряную мельницу, — которую можно было привести в движение, просто дунув на нее. Я показал ее Кавиндасами и спросил, может ли он, не касаясь ее, привести ее в движение.

Факир протянул над ней руки, и крылья мельницы завертелись, и смотря потому, далеко или близко стоял очарователь, крылья вертелись быстрее или медленнее.

Этот опыт был тем интереснее, что подготовить его заранее было невозможно.

Еще нечто в этом роде показал Кавиндасами и даже, пожалуй, удивительнее.

Между вещами Пейхвы нашелся гармонифлюм. Я обвязал его веревочкой и, повесив его на решетку террасы, попросил очарователя извлечь из этого инструмента звуки, не дотрагиваясь до него.

Кавиндасами подошел к решетке, взял в руки концы шнурка, на котором висел гармонифлюм, и замер на месте.

Немного спустя, инструмент покачнулся, точно до него дотронулась невидимая рука, и я услышал несколько неясных звуков, которые мало-помалу окрепли и отчетливо раздавались на высокой террасе.

— А не можешь ли ты заставить его сыграть какую-нибудь песнь? — спросил я факира.

— Хорошо, я вызову дух старинного музыканта пагоды, — ответил мне хладнокровно Кавиндасами.

Я подавил в себе желание рассмеяться, так наивен был этот ответ.