снабженным четырьмя сотнями людей, и простой шхуной, вооруженной только двенадцатью семидюймовыми орудиями и снабженной пятьюдесятью матросами: военный корабль оказался в худшем состоянии.

Быстрая и легкая шхуна летала как муха вокруг крейсера, все время держась на недоступном расстоянии для его старой артиллерии, и без всякой для себя опасности изрешетила его своими стальными орудиями.

Старая машина, игравшая блистательную роль при Наварине против турецко-египетского флота, отстала на четверть века; ее сила не служила более с той минуты, как она, эта плавучая крепость, не могла уже сама атаковать; она становилась уже бессильна против нападения своего неуловимого неприятеля.

Менее чем через час палуба несчастного фрегата была покрыта обломками и загромождена ранеными и умирающими. Командир фрегата с непреклонным упрямством, свойственным англичанину, продолжал выпускать свои ядра, несмотря на бесплодность всех усилий, и, вместе с тем, прибегал к хитростям, чтобы подойти ближе к «Осе». Ну, что бы сказал о нем великобританской флот, если бы военный корабль ее величества обратился в бегство от шхуны?

В эту минуту английский корабль был в полной власти капитана Ле Ноэля. На лице разбойника мелькнула странная улыбка, но он и на минуту не подумал о пощаде этого колосса, остававшегося на месте по чувству долга и готового умереть по сознанию того же долга.

— Ну, молодцы, прежде чем покончить с ним, покажем наш флаг Джону Булю, чтобы в последние минуты имел он утешение знать кто мы.

В ту же минуту был поднят флаг, усеянный звездами, и раздались оглушительные троекратные крики «ура», а вслед за тем, под американским взвился черный флаг негритянского судна.

— А теперь, — продолжал Ле Ноэль, — выпускайте только разрывные бомбы. Дитя мое, Девис, прицелься в грузовую ватерлинию и я обещаю тебе, что фрегат скорехонько отправится преследовать торговлю неграми среди водорослей и кораллов.

Начиная с этой минуты, «Оса» не прекращала пальбы, поворачиваясь то одним бортом, то другим к неприятелю, и с каждым выстрелом разрушала толстую броню своего противника.

Когда Барте и Гиллуа поняли, что фрегат погибает, тогда, повинуясь только великодушному чувству, оба бросились наверх, хотя понимали, какой опасности подвергают себя за неповиновение. Прямо подошли они к Ле Ноэлю и умоляли его не довершать дело разрушения.

— Не уничтожайте этих несчастных, — говорили они, — вредить вам они уже не могут, и у них достанет еще столько сил, чтобы поставить свой корабль на мель. Капитан, последуйте великодушному чувству!

Видя, какое совершают они безумие, матросы, хорошо знавшие своего командира, думали, что он сейчас же прикажет бросить их в море… А между тем, вышло совсем другое. У капитана на минуту зашевелилось чувство, но он в тот же миг подавил его, и в ответ на их просьбу, приказал тотчас заковать их. Четверо силачей бросились на них и потащили в трюм.

В эту минуту пробил последний час фрегата. Пробитый насквозь более чем шестьюдесятью ядрами, из которых многие разрывались в самом дереве, производя зияющие бреши, куда массами низвергались яростные волны, несчастный корабль наклонился вперед, и, мало-помалу, исчезал под водой.

Ле Ноэль все время следил в подзорную трубку за его крушением и в ту минуту, когда гакаборт еще высился над водой, прочел громким голосом одно слово: «Доблестный».

Древняя тактика, старое оружие и старое право были разбиты прогрессом и смелостью.

«Оса», не потерпев ни малейшего повреждения, не повернулась однако обратно к берегу, от которого была в пятнадцати милях расстояния, но тотчас взяла курс на запад, к Бразилии.

Капитан Ле Ноэль решил, что пассажиры его будут арестованы до конца кампании.

— Если бы мы были так неразумны, сказал он Верже, чтобы высадить их теперь же в Габоне, то они немедленно разгласят совершившиеся происшествия и донесут о том всем морским державам, и таким образом, не пройдет и двух недель, как мы будем уже окружены всем флотом крейсеров, от которых не будет возможности улизнуть.

В тот же вечер он приказал привести к себе Барте и Гиллуа отдельно от двух старших пассажиров, и, объяснив им своим намерения, предложил обязаться честным словом, что они не станут искать случая на море, чтобы подавать сигналы встречаемым по дороге судам, ни бежать в случае прибытия на берег

— С этим условием, сказал он, вы будете пользоваться свободой на корабле, с вами будут обращаться как с пассажирами и вам будет возвращена полная свобода, лишь только «Оса» сбудет свой черный груз.

— Ну, а если мы сочтем невозможным дать вам это слово? — спросил Барте.

— Мне будет очень жаль вас, — отвечал Ле Ноэль просто, не обнаруживая ни малейшего волнения, — в ваши годы надо дорожить жизнью, а я буду вынужден отправить вас за борт, привязав ядро к ногам.

— Как! У вас достало бы на то смелости? — спросили оба друга с невольным содроганием.

— Поставьте себя на мое место, — возразил капитан, добродушно улыбаясь, — при первой встрече с военным кораблем, который будет в силах овладеть нами, мы заранее знаем, какая участь ожидает нас… Вы отказываетесь дать честное слово, как я этого желаю, значит вы имеете надежду и намерение избавиться от нашей власти, и в таком случае, вы будете для нас причиной крайней опасности. Вот почему, мне следует отделаться от вас, чтобы самому не быть повешенным из-за вас.

— И прекрасно, капитан, с вами не надо по крайней мере долго томиться, — вы умеете предлагать вопросы с полной точностью. В ваших руках сила, мы не станем этого оспаривать, а потому даем вам слово, что мы не станем искать случая бежать, не будем подавать сигналов, какого бы то ни было рода судам, с которыми можем встретиться.

— Вот вам рука, господа, я очень рад за ваше решение, теперь вы можете проводить время по- прежнему.

— Обязаны ли мы пожать вам руку под опасением прежних угроз?

— Ни мало не обязаны.

— В таком случае, капитан, позвольте нам отказаться от этого.

— Как вам угодно. В вашем уважении я не нуждаюсь.

— Так как вы настолько…

— Прошу вас, господа не стесняйтесь. Как видите, я предоставляю вам свободу слова…

— Настолько свободны от предрассудков, то мы считали бы за счастье, если бы вы согласились дать нам еще одно позволение.

— Какое?

— Мы желали бы обедать вчетвером отдельно, не в общей столовой.

— О! Вам неугодно со мной обедать?.. Извольте, но позволения мое касается только вас двух.

— Как же это?

— Вы не имеете никакого права говорить от имени других пассажиров, а я намерен сам переговорить с ними. Господа, ваша аудиенция кончилась и думаю, что как раз вовремя, потому что боюсь, как бы вы не возмутили наконец спокойствие моего духа.

— Капитан, честь имеем откланяться…

Вслед за ними приглашены были Жилиас и Тука, чтоб выслушать те же предложения.

— Никогда, — возразил Тука восторженно, — никогда вы не получите от нас слова, что мы не станем искать случая бежать… и не донесем на вас! Знайте, капитан, моему правительству будет подробно донесено о ваших злодеяниях, как только…

— Очень хорошо, господа, — перебил Ле Ноэль его слова, с трудом сдерживая желание расхохотаться, — вполне понимаю ваши чувства и всю деликатность их, и отнюдь не хочу насиловать вашей совести, но считаю долгом предупредить вас, что вы произнесли смертный приговор себе.

— Смертный приговор! — воскликнули бедные друзья, содрогаясь.

— Сами посудите, — вы хотите, чтобы меня повесили, так не лучше ли мне повесить вас прежде?