без нас — штатныхбогословов у нас, хвала Аллаху, хватает…

Из коридора тем временем долетает оживленное щебетание: мимо номера чинно стопошествует матерый рогач со своим табунком — бровастый коротышка при иссиня-черной ассирийской бороде в сопровождении рекомендованного Шариатом комплекта из четырех жен — все в щегольских приталенных паранджах от Версаче, — которые нежнейшими, достойными гурий голосами, воркуют о своем, о девичьем. Поравнявшись же с недовольно высунувшимся в коридор дозорным («Ну что там еще за базар-вокзал?..»), одна из гурий, ни на миг не переставая молотить язычком, молниеносным движением извлекает из широченного рукава паранджи газовый баллончик, прыскает тому прямо в глаза и, небрежно затолкнув скукожившегося от боли мужика обратно в номер, закидывает ему вдогон пару распылителей с усыпляющим газом.

Выждав пару-тройку секунд, пока газ подействует, гурии-валькирии впархивают в полулюкс, обитатели которого уже опочили, и принимаются за дело; вот еще чем, помимо прочего, полезна паранджа с закрывающей лицо волосяной сеткой-чачваном — замечательно скрывает газовую маску… На то, чтоб приковать брутальных брюнетов наручниками к различным сантехническим и отопительно-охладительным устройствам, прибрав их оружие с документами, барышням потребовались считанные секунды. И это правильно, поскольку оставленная на столе и пребывающая во включенном состоянии рация уже обеспокоено интересуется:

— Третий, третий, ответь второму! Шамиль, почему не отвечаешь, что там у вас за байда?

Робингуд же тем временем, распахнув дверь своего номера на условный стук (один — пауза — три — пауза — опять один), обнаруживает на пороге коротышку-ассирийца:

— Господин Радкевич? Пославшие меня просили на словах передать, что проход в минных полях вокруг базы «Ак-Кола» имел форму перевернутой буквы 'Z'. И — вот эту записку.

Быстро ознакомившись с листком и тут же щелкнув под ним зажигалкой, Робингуд делает коротышке приглашающий жест. Тот лишь отрицательно качает головой:

— Счет идет на секунды, господин Радкевич. Вам надлежит следовать за нами. Вот, переоденьтесь, — и с этими словами подает Робингуду с Ванюшей по парандже — такой же, как на появившихся тем временем из соседнего номера валькириях.

Коротышка со своим приросшим впОлтора гаремом уже достиг выхода с этажа на лестницу, когда за спиною у них внезапно распахиваются створки лифта, и в коридор вываливается еще четверка брутальных брюнетов , в глазах которых мигом вспыхивает охотничье «Ага!»; по счастью, оружие свое они держат не наизготовку. Замыкающие группы — Ванюша с самой субтильной из барышень — реагируют не сговариваясь: оба абсолютно синхронным движением а-ля-Абдулла откидывают с лица сетку-чачван (у барышни это выходит даже как-то решительнее) и кидаются в атаку.

Брюнеты всё же застигнуты врасплох, и «лучший рукопашник спецназа», издав нечто среднее между боевым кличем спартаковских болельщиков и ревом медведицы, обнаружившей своего медвежонка в компании лесоруба-педофила, врубается во вражеские ряды что твой шар для боулинга. «Россия — щедрая душа», и на троих ее хватает в самый раз; единственный же из четверки, обделенный Ванюшимыми щедротами, попадает прямиком в нежные айкидошные объятия барышни и оказывается впечатанным в паркет где-то на глубину синей жидкости, впитавшейся в несравненную прокладку «Олвейз-Плюс». Всё учтено могучим ураганом — так что на долю Робингуда и коротышки-ассирийца, подоспевших с трофейными «Ингрэмами» наизготовку, уже ничего толком и не остается.

— М-да… — не без профессиональной зависти констатирует «лучший стрелок спецназа», озирая плоды труда товарищей по оружию. — Уважаю качественную ручную работу!

В коридоре тем временем нарисовалась парочка пожилых леди, которые останавливаются как вкопанные: четверо вырубленных амбалов арабско-террористической наружности и полдюжины скромно семенящих с места события недоосвобожденных женщин Востока — картина по любому весьма необычная.

— Джентльменам плохо? — робко интересуется одна из туристок.

— Надеюсь, что так, мэм! Похоже на солнечный удар, — бросает через плечо Ванюша, устремляясь к двери на лестницу.

Его напарница-айкидоистка (теперь можно разглядеть, что барышня — самых что ни на есть восхитительных достоинств, нечто вроде Софи Марсо времен «Храброго сердца») прыскает в кулачок:

— Солнечный удар — это пять! Можно, я буду звать тебя «Солнышко»?

— Ни в чем себе не отказывай, подруга! А тебя как кличут — часом, не Гюльчетай?

— Ага, и даже дважды ! Гюльчетай — собака — гюльчетай — эм-эс-кей — ру, если тебе интересно…

— «Гюльчетай» — через «йот» или через «игрек»? — в высшей степени заинтересованно откликается Ванюша.

— Через «йот». Между прочим, Солнышко, по ходу тела платьишко твое изрядно лопнуло по шву…

— Где, блин?!

— Вот. Смотрится очень эротично, но здешние аборигены, боюсь, могут нэ так понять . Дай-кось хоть булавкой сколю, что ли…

— Ты лучше скажи — где это ты навострилась так драться?

— В офицерской школе под Киевом , где ж еще…

Поспешающий — через две ступеньки — впереди всех коротышка-ассириец оборачивается и вполголоса окликает приотставшую за этими делами парочку:

— Гюльчетай, блин! Личико-то — закрой!

Прорыв через холл отеля начинается в режиме бескровного блицкрига: штатные богословы , видать, замешкались где-то там, наверху, за теологической дискуссией с с суфиями и улемами (оказавшимися, как уже понятно, решительно ни при чем), так что «гарем» откровенно зевнули и встрепенулись, лишь когда тот уже достиг выхода. Двое брутальных брюнетов у дверей, нескромно вылупившихся было на корпулентную мусульманку в лопнувшей под мышкой и кокетливо скрепленной булавкой парандже, получают от ее подружек — чисто по-девичьи — по прыску газа в рожу и по удару вострой туфелькой по яйцам… Затырка же в ретираде возникает на вполне ожидаемом узком месте — в дверях: дверь отеля — вращающаяся, так что миновать сию карусель можно строго по одному, в смысле — по одной.

— Зарима!.. — негромким, железным голосом командует бородач-ассириец, остановившийся посреди холла спиною ко входу — так, чтобы держать в поле зрения (а в случае нужды — под прицелом) одновременно обе лестницы, ведущие в холл, — и вот уже первая из барышень, проскользнув, за спиною Повелителя, сквозь ту хрустальную вертушку, делает три дюжины семенящих (и охренительно — да-да! — эротичных) шажков по подъездному пандусу отеля и ныряет в гостеприимно распахнутую дверцу белого микроавтобуса с тонированными стеклами.

— Зульфия!.. — (вертушка — пандус — микроавтобус).

— Лейла!.. — (вертушка — пандус…)

— Гюльчетай!.. Гюльчетай!! — (смазанная — вслед за ищущим взглядом — панорама холла) —