покрылся брезгливым потом. Стараясь не дышать, он вжался спиной в стену.

— Отдай эйдос! — жутким голосом произнес Тухломон.

— Не-ет! — дрожа, промямлил Огурцов. Что такое эйдос и зачем его требуют, он не знал, но чувствовал почему-то, что это нечто крайне нужное ему самому.

— ЧТО? — страшно взревел комиссионер. — Не отдашь? Отдай, дрянь, а то поцелую! А вместе с поцелуем переносятся грипп, менингит, туберкулез и болезни сердца!

— Ню-юет… — простонал Антон, но уже с новой интонацией. Мгновенный, невесть откуда взявшийся ветер швырнул ему в лицо вырванные страницы медицинской энциклопедии.

— Да, роднуля. Медицинский факт. Ещё с поцелуем передаются ветрянка, оспа, ангина и дифтерит. И не проверяй, знаю ли я медицину! Я ее сам по приказу Лигула выдумал! — непреклонно заявил Тухломон.

Комиссионер вдруг страшно разросся. Посинел, как утопленник. Теперь он занимал добрую треть комнаты.

— ОТДАЙ ЭЙДОС, НИЧТОЖЕСТВО! Или смерть! Повторяй! «Я передаю свой эйдос Тухломону и отказываюсь от всех прав на него». НУ ЖЕ!

Страшный зеленый рот надвинулся на Огурцова. Изо рта пахнуло сырой землей и гнилью. Вновь высунулся кошмарный, источенный язык. Но и этого комиссионеру показалось мало. Он поднял пистолет и направил его Огурцову в лоб.

— Эйдос или жизнь! Выбирай! Смерть тела или смерть духа! Говори, или застрелю! — змеей пробираясь в самое сердце Антона, пророкотал жуткий голос.

— Смерть духа… Отказываюсь от всех прав на эйд… — едва двигая губами, выговорил Антон.

— Эйдос! — услужливо подсказал Тухломон.

— Отказываюсь от всех прав на эйдос и передаю его Ту…

— …хломон я. Нету у меня ни мамочки, ни папочки! Повторяй, не зли сиротинушку!

— Тухломону! — убито повторил Огурцов.

Комиссионер приятно заулыбался и одобряюще похлопал герцога гигиенических простыней по щеке.

— Надо бы погромче, да и так сойдет! Умничка, все сделал для папочки! А за то тебя люблю я, потому что ты лапуля! Потому что ты, хмырюля, Тухломону угодил! — умиленно и в рифму сказал он, перевирая известный детский стишок.

Страшный рот Тухломона захлопнулся. Зловоние мгновенно исчезло. Под глазами Тухломона обозначились мешочки, а само лицо провисло и обмякло, точно тронутый плесенью помидор. Плечи съежились, грудь опала. Да и сам комиссионер предстал вдруг жалким и ничтожным созданием. Огурцов с внезапным и стыдным прозрением понял вдруг, что то, чего он так боялся, и то, чем брезговал, оказалось просто дрянью — самым заурядным и нестрашным пластилином. Пластилиновым оказался и червяк, и ужасный пистолет. Дуло его смялось и поникло. Тухломон, покосившись на него, небрежно скатал пистолет в ком и прилепил его к ноге. Ком расправился, растекся, и стал на место, как влитой.

— Преполезная вещица! Ах-ах, знал бы ты, сколько дряни я из него уже лепил: и бомбы, и обручальные кольца, и чемоданчики с деньгами, и депутатские удостоверения… — поведал он по секрету.

Устыдившийся Огурцов осознал, что стал жертвой грандиозного блефа. Но было уже поздно что- либо менять. Комиссионер, старчески шаркая, подошел к Антону и, запустив руку ему в грудь по самое плечо, что-то извлек. Это было не больно, разве что слегка противно. Огурцов так и не понял, что у него отняли, но испытал страшную пустоту.

— Ну вот и все!.. Как видишь, совсем не больно. Раз, два-с — и готово! Он и ахнуть не успел, как Тухломоша эйдос съел! — по-дружески заявил комиссионер, алчно разглядывая что-то, лежащее у него на ладони… — До чего ж жалкий клиент пошел! Одного селедкой пуганешь, другого поцелуем, третьему шприц в нужный час подсунешь — и все, пакуйте груз… Э, милый, опростоволосился ты! Разве ж я тебе что мог взаправду сделать? Да ни в коем разе! Сказано: ни волоса не упадет в головы!.. Так только покричать, ногами затопать, червячка изобразить!

Огурцов шагнул вперед и, схватив комиссионера за шиворот, проблеял какие-то скомканные и невнятные слова. Кажется, он просил, почти молил вернуть ему что-то, но знал уже, что это «что-то» потеряно для него навсегда, а вместе с ним потеряно и все хорошее, что было и что могло бы быть. Потеряна надежда.

— Ну, бывай, солнце, не болей! Болеть тебе теперь никак низзя, потому как твое бессмертие накрылось медным тазом!.. Эх-хех, самому смешно даже! А всего тебе только и стоило — хе-хе! — что пнуть меня хоть в треть силы или шкатулкой в меня бросить! Я б сразу и ушел!.. нет во мне силы, пластилиновый я, дохлый!.. Прощевай теперя, бедолага! Пей витамины, родимый, и не чихай!.. — с лживым сочувствием произнес Тухломон, решительно высвобождаясь из огурцовых пальцев.

Небрежно помахав султану одноразовых полотенец ручкой, комиссионер хладнокровно шагнул в стену и растаял. Огурцов постоял немного в пустой комнате, а затем, всхлипывая, присел на корточки и горестно начал собирать с ковра таблетки. В груди у него зияла невидимая черная дыра.

Расставив пальцы, Улита с умилением разглядывала свои руки.

— Ах, какие они у меня красивые! И ведь ноги ни чуть не хуже! И никто не ценит, разве что идиоты-джинны! Все видят только толстую слониху!

«Толстую слониху» сказать нельзя. Это бессмысленно. «Толстая слониха» — это как «здоровенная лосиха». Лосиха и так здоровенная. Достаточно просто «слониха» или «лосиха», — заметила Дафна.

Улита подбоченилась. Светильники в приемной тревожно закачались. Висельники на картинах зажмурились. Античная статуя в ужасе отвернулась и закрыла лицо руками.

— Выключи звук, светленькая! Сама я себя могу хоть бегемотом называть. Но если кто-то посторонний вякнет еще раз про лосих, пусть учтет: на кладбище еще полно свободных норок! — грозно произнесла ведьма.

— Никто тебя никак не называл! Речь шла совсем о другом! — упрямо возразила Даф.

— Да уж, да уж! Разговор о слонах, лосях и прочих водоплавающих насекомых, конечно, затеялся чисто случайно! Смотри, светлая, крылья отсеку!

Видя, что Даф обижают, Депресняк выгнул спину и зашипел. Ведьма удовлетворенно кивнула.

— Ну все! Я предупреждала! Сейчас кто-то лишится хвоста! Я тебя насквозь вижу! Ты блондинка только с виду, а в душе ты подлая брюнетка! — мрачно сказала она.

— Посмей только тронуть моего котика! — рассердилась Даф.

В следующую секунду Улита материализовала рапиру, а Даф — флейту. Депресняк, не имея ничего, что можно материализовать, выпустил когти. Мир бодро покатился к войне.

— Может, объявим перемирие? Ну хотя бы на полчаса? — зевнув, поинтересовался Мефодий. Он привык уже к тому, что хотя в целом Даф и Улита ладят неплохо, все равно раза три в день у них начинается разборка.

Улита задумалась, Устраивать резню в приемной не входило в ее в планы. К тому же она уже успела остыть.

— Ты как? Против перемирия ничего не имеешь? — подозрительно спросила она у Даф. — Учти: через полчаса я сотру тебя в порошок!

— Угу. Я засекаю время, — кивнула Даф, убирая флейту.

Улита небрежно отбросила рапиру, улыбнулась и полезла к Даф обниматься. Вскоре, окончательно успокоившись и глотая конфеты, ведьма уже зачитывала Дафне и Мефодию по памяти краткую историю мрака и Канцелярии в Тартаре.

В целом, как понял Мефодий, история мрака делилась на два периода. Первый — до гибели