Горлов с детства мечтал стать таким же, сколько себя помнил. Но в военное училище не поступил - забраковала медкомиссия. Тогда он отнес документы в Политехнический - родители так решили, вспомнив, что он три года ходил в кружок радиолюбителей Дома пионеров. Уже на втором курсе Горлов решил, чем будет заниматься, и поэтому распределение на секретное оборонное предприятие подписал с радостью.

С тех пор ничего неожиданного в его жизни не было, если не считать внезапной женитьбы на студентке Консерватории. Он встретил Нину на дне рождения у одноклассника. Она сидела в сторонке, потом ее попросили спеть. Она запела грустную казачью песню, и Горлов неожиданно для себя встал рядом и стал подпевать. Весь вечер он не отходил от нее, а потом пошел провожать до общежития. Он ухаживал за Ниной отчаянно, будто от этого зависела жизнь, и через месяц она сама пришла к нему в этот самый дом на Тучковой набережной, когда все были на даче.

Он нервничал и торопился, а когда понял, то уже не мог остановиться, да она и не хотела, изо всех сил обнимая его плечи.

– Почему же ты ничего не сказала? - почти сразу спросил он, и она молча заплакала.

– Теперь я никогда, понимаешь - никогда, не стану прежней, тебе не понять, Господи, тебе ни за что не понять. У меня уже все было, - горько и беззащитно всхлипывая, шептала она.

– Прости меня, прости, - шептал он, чувствуя, как затопляет душу нежность и одновременно сознание вины, которые он так и не смог забыть.

Через несколько дней мама спросила, скоро ли свадьба. 'С чего ты взяла?' - удивился тогда Горлов. Оказалось, соседка видела их, когда он, крадучись, вел Нину по коридору в ванную. Увидела и рассказала на кухне. Женщины посудачили, решив, что Боря, которого все знали с рождения, на этот раз обязательно женится. И оказались правы: вернувшись с каникул, Нина призналась, что беременна.

Да, в его жизни все получалось удачно, и от этого Горлов забыл о житейской осторожности. Он вспомнил, как много раз отец предупреждал, чтобы он меньше доверял словам. И Нина в сущности говорила о том же самом. 'Иногда ты бываешь, как самодовольный индюк! Распустишь крылья и ничего вокруг не видишь, никого не слышишь, только себя' - говорила она, а Горлов сердился, мол, она ничего не понимает.

Может быть все, что случилось - от самодовольства? Правильно говорят, от сумы и от тюрьмы не зарекайся', - подумал Горлов, чувствуя, как давят сердце тревога и страх.

К тому времени, когда троллейбус въехал в темную расщелину Большой Пушкарской, дождь кончился. Черно-фиолетовая туча еще нависала за Ватным островом, но закатное солнце уже высверкивало на куполах Князь-Владимирского собора.

Горлов заметил, что одностороннее движение по Пушкарской устроено так, что по ней можно только уезжать от церкви. Он вспомнил фильм Абуладзе 'Покаяние': 'Зачем же нужна улица, которая не ведет к храму?'

'А вот улица, которая ведет от храма, но никто не удивляется,' - подумал он.

Чем дальше ехал троллейбус, тем темнее нависали над мостовой серые здания. Светлый кусочек неба с едва размытым силуэтом собора в запыленном стекле становился все меньше, пока не скрылся совсем. До дома, где жил Рубашкин, осталось две остановки, и Горлов завертелся в тесноте, продираясь к выходу.

Рубашкин жил в сером, построенном еще в начале века доме на углу Кронверкской и Большой Пушкарской. Его жена Катя потратила три года, чтобы обменяться на трехкомнатную квартиру с окнами на Матвеевский садик. Горлов подозревал, что даже ее муж не знает, каких усилий и денег стоили бесконечные цепочки разменов.

Впрочем, в деньгах Рубашкины не нуждались. Отец Кати был секретарем райкома в Ростовской области, чуть ли не каждый месяц слал с попутными машинами ящики консервов, домашней колбасы, фруктов и прочей снеди. Петр никогда не жадничал, что оставалось, нес на работу, и женщины души в нем не чаяли, берегли от начальства, когда Петр запирался в одной из комнат. Говорили, что Рубашкин пишет рассказы, но, когда просили почитать, отшучивался. Говорил, что не тот жалкий графоман, кто бездарно пишет, а тот, кто не умеет этого скрыть.

Дверь долго не открывали, из квартиры слышались чьи-то голоса, и Горлов позвонил еще раз, долго не отпуская кнопку.

– Сейчас открою, - наконец заворчал Рубашкин, распахивая двери. - Зачем звонишь, если открыто? Идем ко мне, я мигом допечатаю, тогда и поговорим.

В прихожей и в проходной комнате было невероятно пыльно, по мебели и стульям валялись газеты, стопки машинописных листов вперемежку с детской одеждой.

– Катя еще не приехала? - на ходу спросил Горлов, многозначительно кивнув на двух молоденьких девушек, которые что-то старательно печатали, устроившись за обеденным столом друг напротив друга.

– Не хочет. Говорит, Насте полезно. Фрукты, свежий воздух и всякое такое. Дом большой, теща помогает, только ругается, что я не еду, - ответил Рубашкин, усаживаясь за машинку.

– Закрой дверь, девчонки отвлекают, - он печатал двумя пальцами, делая длинные паузы между ударами.

– Что пишешь? - спросил Горлов, усаживаясь в кресле.

– На! Заметишь ошибку, подчеркни, - Петр передал несколько страниц, и Горлов стал читать с середины.

– Представляю, с каким волнением рабочие ставили подписи. Райкомовцы спустили разнарядку, активисты и забегали по цехам: кто подпишет - тому продуктовый набор вне очереди! Как тут не волноваться? Конечно, с волнением подписывали. С очень большим волнением! - засмеялся Горлов.

Рубашкин закончил печатать и, вынув из машинки лист, повернулся к Горлову:

– В 'Ленинградском рабочем' заказали. Я радио послушал, телевизор поглядел, завтра в редакцию отнесу - напечатают за милую душу, рублей восемь заплатят за актуальность - приглядевшись, он неожиданно спросил: - Что у тебя с головой?

– Только сейчас заметил? - и Горлов стал рассказывать обо всем, что случилось.

– А я удивлялся, что они вдруг прицепились, - дослушав, задумчиво сказал Рубашкин. - Дня три назад, звонок по телефону: мол, здрасте, я из Комитета государственной безопасности, не могли бы вы, Петр Андреевич, к нам в райотдел заглянуть на часок. Я в ответ вежливо прошу: 'Представьтесь, пожалуйста, кто будете'. Он назвался майором Коршуновым Павлом Васильевичем или Николаевичем, забыл. И снова: дескать, заходите - гостем будете. Спрашиваю: гостем в качестве обвиняемого,