алебарда, гизарма* [24], цеп, дротик, лук, арбалет, праща или метательный нож. Со щитом или без него, в доспехах или нет, пешим или верхом. Я согласен на любое названное тобой оружие, ведь ты будешь двенадцатым из пытавшихся выстоять против меня. А двенадцать — мое счастливое число.
Догадываясь, что случилось с предыдущими одиннадцатью, Виктор вынул кастет и показал его королю:
— Это дозволено?
— Нет, нет, нет! Мы не дикари с Колофтских болот, чтобы молотить друг друга кулаками.
— Тогда арбалеты, без доспехов, пешими, — решил Хассельборг, прикинув, что мастер стрельбы из винтовки получает наилучший шанс именно с этим оружием. — Вам придется дать мне пару дней на тренировку.
— Принято, — согласился Джам. — Это будет отличная схватка, так как я главный охотник с арбалетом в Рузе. Видел мою коллекцию голов?
— Вы имеете в виду те, что на кольях над городскими воротами? Я счел их довольно пошлым выставлением напоказ своих достижений.
— Нет, дурак, голов убитых мной зверей! Ваша Грозность, позвольте мне настоять, чтобы вы приставили к этому мерзавцу стражу, дабы он не скрылся в ночи.
— Это справедливо, — ответил король. — Господин Кавир, слушайте мой приказ: перевезти все свое снаряжение в королевский дворец. Я пришлю людей, чтобы помочь вам.
А Виктор мысленно добавил: чтобы помешать сделать рывок к свободе.
Глаза Фории расширились от ужаса, когда ее герой рассказал о предстоящем бое. А Хасте посетовал:
— Какое безрассудство эти поединки! Совет в Мише недвусмысленно осудил их. Мы, священнослужители, долго старались убедить знать, что дуэль не что иное, как греховная глупость. Но дворяне бросали нам в лицо нашу же собственную астрологию, говоря: разве звезды не даруют победу тому, чье торжество предопределено? Признаюсь, этот довод действовал обескураживающе.
Хассельборг отправился к себе собираться, и Фория последовала за ним, властно велев паре приставленных к нему стражников:
— Оставайтесь за дверью, смерды! Приказываю!
Стражники то ли знали, что перед ними привилегированная особа, то ли сочли, что с такой деспотичной юной леди лучше не спорить.
Войдя в покои, она бросилась Виктору на шею и воскликнула:
— Мой герой! Любовь моя! Могу ли я что-нибудь сделать для твоего спасения?
— Вообще-то, да, — сказал он. — Ты не пришьешь пару подушечек в рукава моей старой куртки?
— Пришить подушечки? Что ты имеешь в виду?
Он терпеливо вывернул куртку наизнанку и объяснил, что именно требуется.
— А, теперь я понимаю, — догадалась она. — Швея я никудышная, но все равно не позволила бы сделать это никому другому. Когда ты наденешь свою куртку, оккультная сила моей любви проникнет в твою кровь и придаст тебе мощи и мужества для великих подвигов.
— Это было бы неплохо, — только и ответил Виктор, укладывая вещи.
— Так и произойдет. Смертью этого грязного мерзавца ты отомстишь за мои унижения.
Некоторое время Фория молчала, неловко работая иглой, затем оторвалась от шитья и спросила:
— Кавир, почему ты так холоден со мной? Ты холоднее, чем большая статуя Карара в Мише!
— В самом деле?
— Да, в самом деле. Разве я не давала тебе понять о своем желании всеми способами, дозволенными порядочной девушке? И даже не очень дозволенными? Послушай, дядя может сегодня же вечером соединить нас навеки обрядом, тогда даже доур не в праве запретить мне сопровождать тебя во дворец и остаться там с тобой. Ты станешь моим мужем, и, какая бы судьба ни ожидала нас, нам будет, что унести с собой в могилу. Смерть все равно придет, рано или поздно, давай же, не упусти свое счастье.
Хассельборг уже начал беспокоиться, что своей настойчивостью она вынудит его сказать «да». Александра была далеко, и когда он смотрел на эту очаровательную фурию, то собирал в кулак всю силу воли, чтобы не ответить согласием на столь заманчивое предложение. Скорее всего, он бы так и поступил, но тогда пришлось бы признаться, что он —
Виктор взял себя в руки:
— Фория, я благодарен тебе за заботу, но брак — дело серьезное, а не пролог к поединку. К тому же я не ожидаю ранней смерти, во всяком случае — не в этот раз.
— Тогда сами заканчивайте свое шитье. Надеюсь, вы исколете свои пальцы! — она бросила куртку ему в лицо и стремительно вышла, хлопнув дверью.
Виктор усмехнулся, и в этой кривой улыбке отразились смешанные чувства: ирония над собой, жалость к ней и досада на обстоятельства, поставившие его в такое неловкое положение. Он поднял куртку, надел очки и начал исполнять приказ Форин. Оказавшись между любвеобильной и взбалмошной девушкой и вспыльчивым даштом Руза, Хассельборг хорошо понял состояние Одиссея, когда тот пытался проплыть между Сциллой и Харибдой.
Вечер во дворце прошел уныло. Приставленные к Хассельборгу стражники, получили, очевидно, королевский приказ прицепиться как репейник. Он хотел было поболтать с придворными о Замбе и ее новом короле, но те оказались неожиданно невосприимчивыми к его включенному на всю мощь обаянию. Виктор решил, что их стесняет присутствие мрачных стражей, но один из придворных указал на другую причину:
— Не то чтоб мы вас не уважали, господин Кавир, но мы опасаемся общаться запанибрата с обреченным, ведь вы погибнете в предстоящей схватке. Невезение — та же болезнь, а мы не хотим заразиться.
Хассельборг мрачно удалился в свои новые покои. Хасте и Фория какое-то время составляли ему компанию. Девушка играла в саму любезность, а жрец был по обыкновению разговорчив и казался расстроенным.
— Как вы понимаете, — сказал он, — господствующая Церковь официально не одобряет магию. Но как частное лицо я мог бы связаться с одной из местных ведьм, которая наложит чары на арбалет дашта...
— Валяйте, — разрешил Хассельборг.
— Я не очень-то верю во все эти заклинания, но нельзя отрицать, что в мире случаются-таки странные вещи, не объясненные существующей религией. Как говорит принц в пьесе Харлана...
Наконец многоречивый жрец ушел, так как подошло время еженощных астрономических наблюдений. Фория не слишком охотно последовала за ним.
Оставшись один, если не считать вездесущих стражников, Виктор попробовал почитать витиеватую гозаштандскую книгу, но вскоре сдался. Он не очень хорошо улавливал смысл фраз, а пользоваться словарем значило выдать себя. Кроме того, этот стихотворный рыцарский роман казался нескончаемым продолжением эпических поэм Ариосто и Веги Каприо.
Пленник попытался разговорить стражников, те пошли на контакт, но вести беседу ему приходилось самому. Он обронил несколько намеков насчет своего побега из росидской тюрьмы:
— ...Мне повезло в одной передряге: я нашел сподвижников и был в состоянии щедро отплатить им. Друг, который помог мне в Росиде, никогда больше ни в чем не будет нуждаться...
— Это очень интересно, зер, но во дворце такое невозможно, — отреагировал один.
— Да?
— Да. Доур прекрасно разбирается в людях и с предельной тщательностью отбирал в личную стражу тех, кого невозможно подкупить или чем-либо прельстить.
Виктор обратился к другому:
