высказал мысль, которая им самим почему-то не приходила в голову. Конечно, Жадный не был духом, на чьей силе держалось колдовство Квиттинга. Но за все время плавания они ни разу не вспомнили о Дагейде. Ее как будто больше не было. В какую нору забилась она избывать свое горе? И оправится ли она от такого удара? Ведь она любила одно-единственное живое существо. В ее холодном сердце все же жила капля человеческой способности к любви. И эта способность, которая порой придает людям нечеловеческие силы, сделала слабой дочь инеистого великана, сожгла ее горем потери, как самая упрямая глыба льда плавится и гибнет под горячими лучами солнца.

А Квиттинг теперь стал другим — как будто тень невидимой горы ушла с него, на земле квиттов стало светлее и легче. В тот же день Ульвкель Бродяга добился у Торварда конунга позволения пойти со своей дружиной по дороге к старой усадьбе Фрейвида. На следующий день по другой дороге направился Хледвир сын Снеколля.

И вот Хавард заметил дорогу неподалеку от самого Скарпнэса.

— Это должна быть она, — сдерживая волнение, сказала Ингитора. — Я помню это место. Вон видишь там четыре больших кострища? Там был наш ночлег. И как раз туда, в тот ельник, Бергвид увел дружину. Это дорога к Усадьбе Конунгов.

— Так ты думаешь, что она открылась сама собой?

— Да. Бергвида больше нет, Дагейда не показывается. Дорогу больше некому прятать, и она стала видна.

Торвард сделал знак пристать к берегу.

— Значит, мы пойдем к Усадьбе Конунгов, — сказал он. — Ты пойдешь с нами или останешься на корабле?

— Я пойду с вами. Ведь я одна знаю Одду в лицо. Как вы без меня найдете ее?

— Просто привезем сюда всех беременных женщин. Едва ли их там будет очень много.

— Нет, я должна быть там сама! — Ингитора волновалась, как будто речь шла о ее родной сестре. — От испуга она может потерять ребенка. И нельзя так мучить бедных женщин, которые ни в чем не виноваты.

— Как будто Бергвид мало помучил ни в чем не повинных людей!

— Бергвид мертв и сам ответил за свои дела! — горячо воскликнула Ингитора. — Нельзя наказывать его людей за чужие провинности!

Торвард хотел что-то ответить, но посмотрел в пылающее лицо Ингиторы и сдержался. Он вспомнил, что она простила его самого, хотя он остается убийцей ее отца и останется им навсегда. Богам не понравится, если при этом он сам откажется простить других. Хотя бы тех, кто так же мало виноват в делах Бергвида, как сам он мало виноват в той обманной битве на Скарпнэсе.

На третий день пути впереди заблестело под закатным солнцем Озеро Фрейра. Лучи уходящего светила окрашивали воду в багряный цвет, и озеро казалось полным крови. Но любоваться им Ингиторе было некогда. В Усадьбе Конунгов поднялся шум: обитатели ее спешно закрывали ворота, над верхним краем стены блестели острия копий.

— Пожалуйста, помни о ней! — в последние мгновения умоляла Ингитора Торварда. — Прикажи своей дружине быть поосторожнее с женщинами!

— Хорошо, хорошо! Мы уже говорили об этом, и довольно! — бросил Торвард, не сводя глаз с усадьбы. Брови его сдвинулись, лицо стало сосредоточенным: мысленно он уже вел осаду. — Эйнар! Ты останешься с Ингиторой!

Эйнар Дерзкий нахмурился, но не стал возражать. Ему было досадно лишиться участия в битве, о которой потом не один год будут рассказывать вечерами у огня, но он понимал, что выбор конунга определен не сомнением в его доблести. Эйнар давно уже понял, что значит для Торварда конунга Дева- Скальд (от которой они не слышали ни единой строчки стихов за все то время, что она провела среди них). Для заботы о ней он не взял бы недостойного. Так что этим поручением следовало гордиться.

Взяв под уздцы лошадь Ингиторы, Эйнар повел ее подальше от усадьбы.

— И помните про волка-людоеда! — кричала Ингитора, обернувшись. — Он в яме на заднем дворе! Берегитесь его!

— Он что, тоже злой дух в облике волка? — спросил Эйнар. Ингитора не сразу услышала его вопрос, так что пришлось повторить.

— Нет, он не злой дух, — ответила она наконец. — Он был обыкновенным волком до того, как его стали кормить человечиной. А от этого любой зверь станет оборотнем…

Ингитора содрогнулась, стягивая на плечах плащ Эгвальда. Он уже так обтрепался, что казался мало подходящей одеждой для нее, но Ингитора отказывалась сменить его на новый. В этом плаще для нее была память о себе самой, прежней, для которой все в мире было ясным и понятным. Когда друг был другом, враг — врагом, месть — почетным долгом, а стихотворный дар — средством исполнить его. Сейчас все для нее переменилось, она хотела любить Торварда, но тосковала по Хальту и сама не понимала себя. Она гнала прочь мысли, убеждая себя, что осталось немного, что когда с державой Бергвида будет покончено, все как-то устроится, что тогда она не будет со страхом ждать, как бы к ней во сне не явился дух отца и не упрекнул в том, что она забыла долг перед ним. А как она встретится с Эгвальдом? Он готов был отдать жизнь ради ее мести, а чем она отплатила ему? Почти согласилась стать женой человека, голову которого требовала у Эгвальда вместо свадебного дара…

А дружина Торварда многосотенным роем окружила усадьбу. Торвард привел больше двух тысяч человек, Усадьбе Конунгов было не на что надеяться. Фьялли окружили ее, из леса уже тащили толстые еловые бревна с зарубками, по которым нетрудно было подняться на стену, толстым бревном уже били в ворота, и от мощных ударов содрогалась вся обширная поляна, и в ельниках отвечали какие-то заунывные голоса.

— Не бойся, флинна, Торвард конунг никогда не поджигает усадьбы с людьми, — сказал ей Эйнар. Он наблюдал за осадой с притворным равнодушием. Ему очень хотелось быть там, но он делал вид, что смирился со своим поручением. — Они сейчас разнесут стены и ворота, перебьют всех мужчин, которые будут драться, а женщин и челядь не тронут. И ты получишь твою уладку в целости.

— Но я так боюсь за нее! — говорила Ингитора, едва слушая Эйнара и не сводя глаз с усадьбы. — Ты не знаешь, — она вдруг вспомнила об Эйнаре и оглянулась на него, как на чужого, — что ты вообще знаешь? У нас в усадьбе одна собака взбесилась, а жена хирдмана от испуга потеряла ребенка. И Ормхильд сказала, что едва ли у нее теперь будут еще дети. А это ведь не собака… Это…

— Может, и к лучшему бы… — пробормотал Эйнар. Ему было совершенно непонятно, зачем Деве- Скальду понадобилось Бергвидово отродье и как она сумела убедить в своей правоте Торварда конунга. Вот уж о ком никогда не думали, что он пойдет на поводу у женщины!

— И Бергвида больше нет, поэтому его ребенка непременно нужно сохранить и спасти, ведь другого не будет! Ты понимаешь?

Ингитора требовательно посмотрела прямо в глаза Эйнару, и он, не робевший перед Ормкелем, вдруг ощутил настоятельную потребность немедленно и во всем согласиться с Ингиторой.

— Ты странная женщина, — все же сказал он. — Тебя не назовешь трусливой, но ты слишком мягкосердечна. Девять человек из десяти искали бы ту женщину, чтобы придушить ее, пока она не родила волчонка. Ведь он начнет мстить всем подряд, едва встанет на ноги и узнает, за какой конец держать меч.

— Потому я и хочу, чтобы ее ребенок родился и был воспитан у Торварда конунга. Пойми же — если Торвард объявит Квиттинг своим владением, эта война не кончится никогда. А если у квиттов будет конунг, которого сами они согласятся принять, но воспитанный в дружбе и уважении к Торварду и фьяллям, то у следующих поколений есть надежда на мир. Ты понимаешь?

Эйнар слегка повел плечами. Он не любил заглядывать так далеко вперед, но в рассуждениях Девы-Скальда как будто был какой-то смысл.

— Ты странная женщина, — повторил он. И добавил, внимательно разглядывая сбоку ее лицо, румяное от волнения: — Не знаю, кто вскоре назовет тебя своей женой — Эгвальд ярл или Торвард конунг, но среди слэттов и фьяллей никто не скажет, что они сделали недостойный выбор.

Ингитора только оглянулась на него, слегка покраснела и снова обратилась к усадьбе.

С грохотом и треском окованные железом ворота рухнули. Земляная стена уже в нескольких местах