существуют.

— Не хотела бы я получить такую судьбу, — сказала Вальборг, на миг оторвав глаза от полотна и бросив быстрый проницательный взгляд на Ингитору.

— Тебе она и не грозит, — ответила Ингитора, стараясь, чтобы голос ее звучал беспечней. — Ведь у тебя есть брат.

Вальборг слегка покачала головой в знак сомнения. Кто владеет многим, тот и больше может потерять. А кюн-флинна была достаточно умна, чтобы понимать это.

Рассказывая о дочери Хеймира конунга, Халлад Выдра ничуть не преувеличил ее достоинства. Вальборг была невысока ростом, но гордая осанка придавала величавость ее стройному стану. Ее светлые волосы, мягкие и пушистые, были разобраны на тонкий прямой пробор и красивыми волнами спускались вдоль ее щек на плечи и грудь. Всем прочим цветам Вальборг предпочитала голубой, и небесно-голубая рубаха из тонкого льняного полотна замечательно подходила к ее волосам, к нежной белой коже. Ее большие серо-голубые глаза были обрамлены длинными черными ресницами, а черные брови с широким внутренним концом придавали взгляду требовательную зоркость благородной ловчей птицы. Кюн-флинна улыбалась редко и обычно хранила серьезный вид.

Со двора послышался гомон, голоса мужчин.

— Гюда, Тюри — сбегайте, узнайте, что там такое! — тут же велела кюна Аста. Она была любопытна, как девочка-подросток. Вальборг из-за своего станка бросила на мать короткий укоризненный взгляд. При служанках она, конечно, промолчала, но наедине кюн-флинна не замедлила бы напомнить матери, что такое неугомонное любопытство не пристало жене могущественного конунга.

— Это всего-навсего Эгвальд вернулся с моря! — сказала Вальборг вслух.

— Разве этого мало? — обрадованно воскликнула кюна Аста и встала, с готовностью отложив шитье. — Пойду встречу его!

— Можно подумать, что он ходил в поход к землям говорлинов или фьяллей! — с оттенком раздражения воскликнула Вальборг. — Мама, какая тебе разница, привез он восемь тюленей или только шесть? Слава Фрейру, сейчас не голодный год!

Но кюна Аста уже спешила к выходу из палаты, не слушая дочери. Между женой и дочерью Хеймира конунга царило в основном согласие, и все хозяйство содержалось в порядке, но только благодаря тому, что легкомыслие кюны Асты, не проходившее с возрастом, уравновешивалось благоразумием дочери.

Девушки встрепенулись, веретена перестали крутиться и попадали на пол. По палате прошло движение.

— А вы что засуетились? — Вальборг строго повысила голос. — Утиная стая! Там обойдутся и без вас!

Со вздохами девушки повиновались и снова взялись за веретена. Одна только Ингитора встала со скамьи и со щенком на руках вышла вслед за кюной. Она не робела перед строгой дочерью конунга и всегда поступала так, как ей самой хотелось. Впрочем, они неплохо ладили с Вальборг. Кюн-флинна была умна и понимала, что не на всех людей можно надеть одинаковую узду. Ингитора, потерявшая отца и взамен награжденная милостью Длиннобородого Браги, была не то что все прочие.

Широкий двор усадьбы Хеймира конунга был полон людей. Хирдманы, прервав свои ежедневные упражнения, вышли встречать Эгвальда ярла, сына Хеймира конунга. Со своей ближней дружиной он ездил охотиться на тюленей и собирался похвастаться добычей, когда рабы притащат ее с корабля. Пока же двор гремел приветствиями, расспросами, ответами.

— Сын мой! — радостно восклицала с крыльца кюна Аста. — Как хорошо, что ты вернулся!

— Конечно, я вернулся, мама! — весело, с ласковой снисходительностью, как старший младшему, отвечал Эгвальд ярл. — Или ты боялась, что какой-нибудь тюлень одолеет меня и увезет к себе в усадьбу?

Дружина встретила эти слова взрывом одобрительного хохота, и сам Эгвальд смеялся со всеми. Ему уже исполнился двадцать один год, Хеймир конунг отдал под его управление часть своих земель, но оставил при себе в Эльвенэсе, поскольку был слаб здоровьем и нуждался в надежной опоре. И Эгвальд был вполне способен дать ему эту опору. Он был горд, но не больше, чем пристало сыну и наследнику конунга, верил в себя, свою силу и добрую судьбу. С детства ему все давалось без труда, и Эгвальд славился легким нравом и удачливостью. В Эльвенэсе его любили.

— Я скучала без тебя! — с искренней радостью говорила ему кюна. Ей хотелось приласкать сына, которого она любила больше, чем Вальборг, но на глазах у всей дружины и челяди она уже не осмеливалась сделать этого. Выросшие дети, как сын, так и дочь, чувствовали себя более взрослыми, чем мать. Но Эгвальд, не такой строгий нравом, как сестра, обращался с матерью теплее и мягче, а если и упрекал ее в чем-то, то незаметно и ласково.

— Теперь-то тебе не придется скучать! — отвечал Эгвальд. Ступив на крыльцо, он сам обнял мать за плечи, и кюна Аста радостно прижалась к нему. — Уж со мной ты не заскучаешь! Я расскажу тебе, как мы славно поохотились. Э! Да у тебя новое покрывало! Какое красивое!

— Это я сама вышила… Вальборг чуть-чуть мне помогла! — просияв лицом, ответила кюна. Больше всего на свете она любила наряжаться, и всякий купец, привезший в Эльвенэс яркие ткани и украшения, всегда находил в ее покоях радушный прием и выгодный сбыт своих товаров. Жена Хеймира конунга была достаточно богата, чтобы купить все, что приглянется. А конунг, любя жену за доброе сердце и открытый легкий нрав, снисходительно относился к ее слабостям и ни в чем ей не отказывал.

Доставив таким образом удовольствие матери, Эгвальд оторвался от нее и повернулся туда, куда уже не раз успел посмотреть, — к Ингиторе. Она стояла на крыльце позади кюны, держа на руках щенка, и с улыбкой наблюдала за Эгвальдом и его матерью.

— А ты, Ингитора, не хочешь послушать, как я поохотился? — понизив голос, спросил Эгвальд. Он стоял так близко и так многозначительно смотрел на девушку, что эти простые слова содержали в себе гораздо больше сказанного.

— Конечно хочу! — так же тихо, со скрытой лукавой насмешкой ответила Ингитора, тоже глядя ему в глаза. Эгвальд был очень похож на сестру лицом и сложением, лишь во взгляде его вместо строгости отражался задор. — Наверняка ты одержал немало славных побед, и я смогу сложить о них хвалебные стихи. Скальды будут петь их на пирах по всему Морскому Пути и тем навек прославят тебя и меня!

— Я этого и хочу! — сказал Эгвальд, не отрывая взора от ее глаз. Он не мог понять, не насмешка ли это, но близость ее после десятидневной разлуки волновала его. — Я хочу, чтобы ты сопровождала меня в каждой битве, а потом слагала стихи о моих подвигах, чтобы донести память о них до потомков. И чтобы в памяти людей мы с тобой остались оба… вдвоем… вместе. А ты хочешь этого?

— Моя судьба не такова, чтобы я пожелала кому-то разделить ее! — сказала Ингитора. Об этом они говорили уже не раз, и она не хотела повторяться. — Погляди получше: может, у меня тоже завелся новый платочек, чтобы ты мог его похвалить?

Но Эгвальд не мог отвести глаз от ее лица. В первый раз, когда он ее увидел, дочь Скельвира хельда не показалась ему особенно красивой, но уже на второй день он никого другого не замечал. В ее лице, во взгляде ее серых глаз, в каждом движении стройного высокого стана — они были почти одного роста — ему виделась необычайная сила духа, таинственные знаки благоволения богов. Знаки особой судьбы.

— Мне все равно, — ответил он. Эти слова можно было бы счесть за недостаток почтения, но Ингитора знала, что это не так. — Как бы ты ни оделась, лучше ты все равно не будешь. Лучше невозможно.

Взгляд Ингиторы дразнил его призывом и насмешкой, он не понимал, как она относится ко всем этим словам и чего хочет. Эгвальд подвинулся к ней ближе, хотел взять за талию, но ему мешал копошащийся в руках Ингиторы щенок. Решительно забрав его, Эгвальд хотел посадить его на крыльцо, но щенок вдруг запищал, и по рукам ярла заструился тепленький ручеек. С негодующим воплем Эгвальд почти выронил щенка, украсив мокрым пятном еще и сапог, а Ингитора расхохоталась.

— Сколько бы тюленей ты ни убил, Эгвальд ярл, но с этим зверем тебе не справиться! — воскликнула она. Эгвальд помянул троллей и Мировую Змею, но все вокруг смеялись, и самым для него лучшим было присоединиться к общему смеху.