— Я не Ясинка, — грустно ответила Милава и глазами сделала Вострецу знак: пойдем отсюда. Чего разговаривать с убогим, если он уже ее с другой перепутал?
— Нет? — Говорок удивился, лицо его разом погасло. Милава шагнула в сторону, но пастух вдруг быстро вскинул руку, словно хотел ее удержать. — Вот ты говоришь: не Ясинка. А почему? Вот оно, имя-то! Не имя — уже и не ты! Дали имя — есть человек! Не дали имени — нет человека, хоть волки его ешь! А кто имя знает, тому и дух в руки идет. Знаешь имя — кого хочешь возьмешь, хоть лешего, хоть оборотня, хоть…
Пастух внезапно замолчал и уставился в траву перед собой.
— Хоть берегиню? — подсказал Вострец.
— А хоть и берегиню, — тихо, безразлично повторил Говорок. —
Милава досадливо вздохнула: только-только, услышав о берегине, она понадеялась на что-то толковое, и вот вам!
— Ну, это ты врешь! — уверенно ответил Вострец. — Чтоб сама зеленая, а пятнышки ряской!
— Не вру, Леший Дед послух, не вру! — с прежней горячностью заговорил пастух, глядя то на Вос-треца, то на Милаву, словно умолял ему поверить.
— И песни поет? — недоверчиво спросил Вострец. Милава снова показала ему глазами в сторону. Но Вострец в ответ стал делать ей какие-то оживленные знаки и показывать на Говорка, словно тут сидело с ними невиданное чудо.
— Поет, поет! — уверял его Говорок. —
— Да как же ты услыхал? — с сомнением спросил Вострец, не давая ему допеть. — Ведь такое диво лесное людей за версту чует, схоронится!
— А меня не чует! — горделиво ответил пастух и захихикал, пригнув голову и заговорщицки оглядываясь. — Не чуют меня, не чуют! На мне оберегов-то нету, я им — пустое место!
Говорок радостно хихикал и мелко тряс головой. Милаве было жалко и тоскливо смотреть на него, но Вострец все не желал уходить.
— А может, ты и берегиню близко видел? — спросил он у пастуха.
Говорок вдруг разом перестал хихикать и испуганно втянул голову в плечи.
— Нельзя говорить! — зашептал он, прикрывая рот ладонью. — Они близко, ой близко! Всяку ночь я их песни слышу! А одна и вовсе к Еловиной избе ходит! Все ходит, все ходит, поет, поет… А другие летят прочь на заре — кличут ее! Много их, много! Берегись! Беда, если учуют кого!
Говорок съежился на траве, спрятал лицо в поджатых коленях и затих. Милава смотрела на него, сморщившись от усилия сообразить, собрать воедино отрывки его беспорядочных речей. Она догадалась, что Вострец не зря так долго беседовал с безумцем, что пастух сказал им что-то важное, но что?
Вострец со значением посмотрел на Милаву, потом нагнулся к Говорку и тряхнул его за костлявое плечо, обтянутое грубой серой рубахой безо всяких вышивок.
— Эй! Так что там с лягушкой трехголовой?
— А? — Пастух вскинул голову и посмотрел на них с испугом и недоумением. — Вы кто? Вам чего надо? Не трогайте меня! А вам вреда не делаю!
Лицо его побледнело и стало тупо-безразличным, веки полузакрылись.
—
— Село солнышко в головушке! — с досадой пробормотал Вострец и безнадежно махнул рукой. — Все, теперь от него долго слова толком не добьешься!
Из-за деревьев послышались голоса Заренца и Полянки, зовущие их. Милава и Вострец подхватили свою берестянку и побежали на зов. Говорок остался сидеть на поляне, обняв колени, покачиваясь и тусклым голосом напевая лягушкину песню.
Милава и Вострец нагнали остальных, но продолжали держаться вместе. Милава и так, и эдак вертела в памяти слова Говорка, но не могла ничего понять.
— Да ты поняла, чего он сказал-то? — прошептал ей Вострец, высыпая в берестянку новую горсть ягод.
— Нет, — оглянувшись на сестер, прошептала Милава в ответ. — Муть болотную нес. Про лягушку какую-то трехголовую!
— Сама ты трехголовая! — с досадой отозвался брат. — А ума что в печном горшке! Песню-то слышала русальную? Берегиня эту песню пела, не лягушка! А может, наш дурачок берегиню лягушкой увидел, он может. А про берегиню-то он правду сказал! Каждую ночь она к Еловиной избушке ходит, та, что Брезя заморочила! Видно, она его к себе выманить хочет, да Еловы боится! Вот тут нам бы ее и поймать! Крылья ее мы с тобой не удержим, тут мужик нужен, а сам Брезь едва с лавки встает. Попробуй хоть узнать, как ее имя! Слышала: кто имя знает, тому дух в руки идет!
— Ведь правда! — Милава вспомнила слова пастуха. — Да как я к ней подойду? Она ведь учует меня!
— А как же Говорка не чует? Видала — на нем рубаха невышитая, оберегов никаких — он для нечисти что пустое место! Вот и ты надень рубаху невышитую, оберегов не бери с собой — они и тебя не учуют!
Милава помолчала, обдумывая слова младшего брата. Они стояли на коленях среди земляничных кустов, где все ягоды уже были выбраны, и только для вида шарили под примятыми резными листьями.
— Страшно! — прошептала наконец Милава. — Как же без оберегов да в лес — ешь меня кто хочет.
— Знамо дело! — невозмутимо согласился Вос-трец. — Да Говорка уж сколько лет не едят.
— Говорка уж сколько лет как съели! Что он там наболтал — у него же в голове смеркается рано, рассветает кое-как! Он и сам не знает, что несет, а я с его болтовни пропаду!
Вострец сел на землю, прикусил травинку и досадливо вздохнул. Почему ему всего четырнадцать лет, а не семнадцать хотя бы! Вот и объясняй, уговаривай — сам давно бы все сделал!
— Говорок-то безумный, да о лесных делах лучше него никто правды не знает! — взяв себя в руки, снова принялся убеждать сестру Вострец. — Получше всех умных! Умные вон слезы льют да ягодки шарят. А Брезя пропадать бросили. Хочешь, чтобы и он как Говорок стал? Я бы сам…
— Нет! — испуганно воскликнула Милава. — Тебе совсем нельзя! С тобой точно как с Брезем будет! Я… Может, я сумею…
Она не договорила, сама еще не зная, поверит или не поверит, решится или не решится. Страшно, безрассудно было довериться смутным речам безумно-го пастуха и идти в лес ночью слушать имя берегини. Но иначе Брезь и правда станет таким же, как Говорок.
Вечером Милава тайком вытащила из ларя белую рубаху, которую готовила себе в приданое, но еще не успела расшить оберегающими узорами. Ложась спать, она спрятала рубаху в изголовье, особенно скрывая ее от глаз Спорины. Со дня появления березовых листочков сестра строго присматривала за ней и, уж конечно, не пустила бы ее в лес. Но Спорина была сегодня не в себе: то сидела, молча оглядывая углы, то вдруг принималась бестолково суетиться по избе, хватая и роняя что ни попадя. В иное время Милава удивилась бы, но сейчас ее мысли были заняты другим.
Притворно прикрыв глаза, Милава ждала, пока все уснут, пока бабка, поворчав и повздыхав, сонно засвистит носом. Сама Милава не боялась заснуть — ее била дрожь, сердце громко стучало.
Вот изба затихла. Милава неслышно сползла с лавки, прихватив рубаху, и прокралась в сени. Там она переоделась и распустила волосы. Осторожно, без скрипа отворив дверь, она оказалась на крыльце и постояла, собираясь с духом. Все живые теплые люди спали, двор был залит ярким лунным светом, как в ту ночь, когда берегиня пришла к Брезю. Как раз такие лунные ночи они и любят.
Листочки, освобожденные от тугого плетения косы, сами собой развернулись, словно бабочки расправили крылья. Сейчас эта затея казалась Милаве еще более глупой и опасной, чем утром в лесу.
