невеста, но меньше чем муж и жена. Малинке казалось, что она разорвана пополам — между девушками и женами, между человеческим миром и звериным, а часть ее самой ушла вместе с Быстрецом. Отчетливо помня мучения, пережитые в волчьем облике, Малинка продолжала испытывать их и сейчас — за Быстреца, который так и остался волком, затерялся в дремучих далеких лесах. Для Малинки больше не было покоя, не было радости. Родные не могли по целым дням добиться от нее слова, она как будто забыла сестер и братьев, за зиму ни разу не пошла в беседу на посиделки. Если она и бралась за работу по дому, то все делала вяло, без прилежания — как в неволе, для чужих. Родовичи боялись подступаться к ней близко, не раз звали Елову снять порчу, но все усилия ведуньи не помогали. Вернуть прежнюю Малинку мог только Быстрец. Заслышав вдали волчий вой, Малинка даже ночью просыпалась и садилась на лавке. Ей хотелось бежать куда-то прямо сейчас — а вдруг это Быстрец зовет ее?

— Что ты сказал, батюшка? — проговорила она из угла. — Оборотень? Волк с человечьими глазами?

— Вот-вот, с человечьими! — подтвердил Прива-лень, даже удивившись, что дочь опять заговорила. — Как глянул — меня в пот бросило. Оборотень, чтоб мне света не видать!

— А может, это он? — Разволновавшись, Малинка оставила свое место и подошла к отцу, заправляя за ухо прядь волос.

Пальцы ее дрожали, в глазах появился блеск. Глянув ей в лицо, Привалень опять содрогнулся и чуть не призвал чуров на родную дочь. В этот миг она показалась ему страшной — в ее лице, в лихорадочно блестящих глазах был тот же пугающий и чужой звериный мир, до сих пор державший ее в плену.

— Это он, Быстрец! — говорила Малинка, удивляя родичей оживлением в лице, какого у нее не видали уже почти полгода, и тревожа странным блеском в глазах, дрожью губ, подергиванием бровей. — Я пойду туда! — вдруг вскрикнула она и шагнула к двери. Женщины удержали ее, она пыталась освободиться из их рук. — Это он, он! — твердила Малинка. — Пустите меня! Мне нужно его найти!

Женщины переглядывались в испуге — в эти мгновения Малинка казалась совсем безумной. Но слова ее многих заставили вспомнить о своих, невольных оборотнях — Лисогорах и младшем сыне Приваленя.

— Может, и правда? — заговорили сначала женщины, а за ними и мужики. — Может, правда кто из наших?

— Может, Липень? — снова разволновалась Навыка и запричитала, утирая глаза концом убруса: — Ой, сыночек мой милый, где же ты зверем голодным и холодным скитаешься? За что же нас так боги наказали? Когда же ты к дому родному воротишься?

— Да ну вас, сороки глупые! — Подумав, Прапруд нахмурился и махнул рукой. — Сырость только разводите! Был бы Липень — да разве бы стал он отца родного до смерти пугать? Лошадь сожрал бы разве? Нет, не наш это оборотень! Чужой!

— Да не он, не Быстрец! — убеждал внучку Взимок. — Ведь он в жены волчицу взял! А твой тебя помнил бы! Не ходи, пропадешь!

— Скоро все пойдем туда! — подхватил Прапруд, жалея племянницу. — Все пойдем завтра утром да глянем, что за волки такие!

Наутро мужчины-Моховики отправились в лес. От лошадиной туши осталось несколько обглоданных костей — за ночь волки разорвали тушу на части и унесли с собой. Два лучших ловца Моховиков взялись проследить путь хищников, а прочие потащили сани домой.

Ловцы вернулись уже перед сумерками. Родовичи заперли за ними ворота и повели в беседу, где собрались все мужчины в ожидании вестей. Мальчишки и подростки тоже набились в углы и в сени, и никто не заметил, как через тын в дальнем, затененном углу займища бесшумно перелетела темная фигура зверя. Сильный молодой волк с черными подпалинами на боках припал к земле, чутко прислушиваясь поднятыми ушами. Было безветренно, и ни одна из собак не учуяла его. Поднявшись, волк бесшумно подкрался к одному из окошек беседы. Заслонка была отволочена, чтобы пропустить в душную избу немного воздуха, из-под нее тянулся серый березовый дым. Но запах дыма не отпугнул хищника, как не пугала его и близость людей. Усевшись в тень дома, где его и с двух шагов не различил бы человеческий глаз, он поднял к окошку морду с настороженно поднятыми ушами.

А ловцы в беседе рассказывали, что след волчьей стаи привел их в лесные края между займищами Моховиков и Вешничей. Ничего нового в этом не было — уже не первый год отсюда доносился вой выводка. У Моховиков разгорелся жаркий спор.

— Облаву, облаву на них! — говорили одни. Больше всех горячился Привалень, потерявший сына в той превращенной свадьбе, и Долголет, сильно помрачневший и озлобившийся после смерти Горлинки. — Выбить всю стаю, чтобы духу волчьего у нас не было! И чего только ждали — дивно еще, что всех нас не передрали Хорсовы псы!

— Да и нам не лезть бы самим на рожон! — отговаривали их другие, особенно осторожный дед Взи-мок. — Нас ведь не трогают, ни скотины нашей не дерут, ни дичи сильно не травят. Авось обойдется!

— А меня сегодня? — кричал Привалень. — А лошадь!

— Так ведь жив ты! — словно сам Привалень этого не знал, убеждал его Прапруд. — Сам ведь говоришь — со шкурой ехал! Да с тебя и человек за такое шкуру бы спустил, а эти не тронули!

— Сегодня не тронули, а завтра тронут! А весной щенки опять родятся — вот и прощай, скотинка!

Общим голосом Моховики решили устроить облаву. Ловцы заметили место, где волки устраивались на дневку, и там их решено было брать через день-другой.

Тем временем близилась ночь, женщины в каждой избе собирали ужин. Дочь Долголета, Веснавка, после Горлинки оставшаяся старшей, пришла звать отца домой. Проходя мимо беседы, она заметила под стеной тусклый красноватый отблеск. Испугавшись, что это тлеет отлетевший уголек, она быстро шагнула туда и протянула руку. Пальцы ее нежданно коснулись чего-то лохматого, теплого, и девушка вскрикнула от неожиданности.

И тут же темная тень зверя метнулась мимо нее к тыну. Веснавка кричала, не помня себя, из беседы бежали мужики. Дверь распахнули, и в свете из беседы стало видно, что на снегу перед воротами стоит крупный сильный волк. Обернувшись на крики, он посмотрел на людей, блеснули его клыки, словно в усмешке. И раньше, чем люди опомнились, волк взлетел в длинном прыжке, перемахнул через тын и пропал.

— Вот, а вы говорите — не трогают! — толковали Моховики, когда общее потрясение прошло. — Уже и на двор к нам влез. Поглядеть, не задрал ли скотины какой! Им спускать — в самих избах нас рвать станут! Теперь уже никто не возражал против волчьей охоты, и решено было не медлить.