— Ас Неизмиром-батюшкой повоевать не хочешь? — спросил Кречет.
Огнеяр вскинул на него глаза, в них ярко блеснула красная искра. Ему и самому не давала покоя мысль об оставленном Чуроборе.
— Он ведь знает, что ты здесь, — продолжал Тополь. — Купцы рассказали. Как по-твоему — что он теперь задумает? Ты же теперь вроде бога — все знаешь.
— Эх, зря мы так быстро из Чуробора сорвались! — с досадой сказал Кречет. — Я и раньше уж подумал. Хоть бы узнали сперва…
— Да он ведь не с нами стал бы совет держать, — успокоил его Тополь. — А как мы узнали бы — поздно бы было. Ты-то что скажешь, личивинский бог?
Огнеяр пропустил насмешку мимо ушей.
— А где-то ведь и главный мой враг ходит, — задумчиво проговорил он чуть погодя.
— Какой враг? Уж куда лучше Неизмира?
— Да нет! Помните, мне от рождения было предсказано подраться с кем-то. Так я теперь знаю с кем.
— Да ну?
Все три кметя придвинулись к нему, даже Утреч оставил в покое Лисичку. Предсказание Огнеяру с самого детства занимало их умы, и им очень хотелось узнать наконец эту тайну.
— Ходит где-то по земле сын Перуна, — заговорил Огнеяр. — Тоже оборотень. Вот для битвы с ним я и послан. Для того мне отец и дал стать Князем Волков — чтобы сильнее был. Да только кто знает — я ли его убью, он ли меня? И где его искать?
— Искать его вовсе и не надо! — первым решил Кречет. — Судьба придет — за печкой найдет.
— Так это не Неизмир? — спросил Утреч.
— Я всегда знал, что не он. Какой из него сын Перуна?
— А вот он не знает. Знал бы…
— Да чего говорить! — Огнеяр махнул рукой. — Кабы все судьбу знали — не то бы было.
— Так и что теперь? — Тополь посмотрел в глаза Огнеяру. — Наглел ты себе племя, и в князи, и в боги сел, почитают тебя, девок натащили, воевать вон собрался. Всю жизнь в личивинах останешься?
Огнеяр помолчал. За прошедшие месяцы он старался сам себя не спрашивать об этом, не думать о будущем — слишком живо было в памяти ранящее прошлое. Но теперь, когда об этом спрашивали названые братья, он не мог уклоняться от этих вопросов. Все-таки он стал князем, почти против воли, но стал. Он был богом для своего нового лесного племени, но ему приходилось заниматься всеми теми досадными делами, что обременяют каждого князя-человека: судить, мирить, карать, собирать дань и раздавать указы. Ни один Сильный Зверь никогда еще таким не занимался — да и не смог бы. Для этого нужен человеческий ум и человеческая душа. Огнеяр осознал княжеский долг и принял княжеские обязанности. Это было нелегко, но совесть его перед личивинами была чиста.
А перед предками-Славояричами? Не этого они от него ждут. Голоса их, умолкшие было в его душе за все эти месяцы, снова заговорили, разбуженные дебрической речью трех побратимов, и мысли об оставленном Неизмиру и Светелу Чуроборе кололи и тревожили Огнеяра.
— Нет, — сказал он наконец. — Я как-то сон видел… С месяц тому. Мать видел. Она меня звала. Говорила, что я забыл ее, и город своих предков забыл. Не поверите — чуть не со слезами проснулся, как дитя малое. Не буду я личивинским богом. Кого во мне только нет, Хорее Пресветлый! — Огнеяр вдруг вцепился обеими руками в волосы на затылке, словно хотел сжать раскалывающуюся голову. — И Огненный Змей, и Князь Волков, и Метса-Пала… А ведь кровь князя Гордеслава во мне тоже есть. И я своего наследства Светелу не отдам.
Тополь молча сжал его плечо. Такого ответа он и ждал от своего Серебряного.
Светел подъезжал к Глиногору в самом конце месяца листопада, перед Макошиной неделей. Почти беспрерывно шли дожди, Белезень, а потом Велиша раздулись от большого притока воды. Мутные потоки поднялись высоко, и крупные княжеские ладьи с большим трудом поднимались против бурного течения. На переправе через Истир было потеряно целых десять дней — пришлось далеко спускаться по берегу в поисках места поуже и поспокойнее. Дожди — к доброму исходу задуманного дела, но Светел уже через три дня проклинал щедрость Сварога, так не ко времени растворившего свои небесные источники. Он подумывал даже оставить ладьи и ехать берегом, но быстро отказался от этой мысли — даже самые сильные кони увязли бы в дорожной грязи. Недаром говорят: листопад-грязник ни колеса, ни полоза не любит. Мало кто пускается в дальний путь в это время, умнее было бы дождаться снега, но Светел не мог позволить себе быть умным. Его дело не терпело отсрочек. Ведь Дивий тоже не ждет — или он совсем его не знает.
На каждом привале Стрибогу[168] и Попутнику[169] приносили обильные жертвы, но все же путь затянулся. Подъезжая к Глиногору, Светел не на шутку тревожился, что смолятинский князь уйдет в полюдье [170], не дождавшись его. А догонять Скородума где-то на становище [171] было совсем некстати: и занят он будет другим, да и дочь он ведь с собой туда не возьмет. А Светел хотел говорить о своем деле при княжне: в прошлом году он сумел ей понравиться и знал об этом. Скородум же в глазах расчетливого Неизмира имел славу простака: чего его дочь захочет, то он и сделает.
Наконец впереди показался высокий береговой холм, на котором стоял глиногорский детинец. Столица смолятичей далеко славилась своей красотой: вознесенный над широким пространством Велиши, крепкий срубный детинец с затейливо украшенными башнями сам казался княжеским столом.
Тревоги Светела были напрасны: предупрежденный о его приезде Скородум был дома, выслал к берегу бояр и верховых лошадей. Проезжая под нестройные приветственные крики по улицам посада[172] и детинца, Светел везде видел приготовления к скорому отъезду: на дворах стояли волокуши, ржали кони, сновало множество воев[173]. Глядя на это, Светел с тревогой подумал о брате. В эту зиму Неизмиру придется идти в полюдье самому, а как он перенесет этот путь со своим слабым здоровьем?
Князь Скородум вышел встречать Светела на крыльцо. Приветствуя его, Светел подумал, что смолятинский князь ничуть не изменился: то же было простоватое лицо с красным носом, седые усы ниже плеч, даже длинная синяя безрукавка на белом горностаевом меху та же самая, что и прежде. Только широкий пояс, разукрашенный позолоченными бляшками, и старинный меч с глазками бирюзы на рукояти, вплетенными в тонкий, потемневший от времени серебряный узор, напоминали о княжеском достоинстве Скородума. Почтительно кланяясь хозяину, Светел невольно скосил глаза на этот меч, священное оружие глиногорских князей. Меч привлекал его мысли и раньше, но увы — его в приданое не дадут.
— Здравствуй, здравствуй, молодец! — приветливо говорил ему Скородум, и Светел невольно поежился: еще по плечам начнет хлопать, при боярах-то и при челяди! — Спасибо, что навестил старика, в такую-то даль ехал да по листопаду-грязнику! Рад я тебе!
— К добрым людям любая дорога коротка! — ответил Светел, изображая на лице радость и украдкой выискивая за спиной Скородума личико княжны.
Скородум провел гостя в хоромы. То, что княжна не вышла его встречать, тревожило Светела, но почет, которым окружил его Скородум, согревал сердце и честолюбие. Законный наследник чуроборского стола не мог бы желать большего.
В гриднице им навстречу выскочили двое мальчишек — сыновья Скородума, Остроглаз и Ползень. Светел путал мальчишек, хотя очень старался это скрыть, и сейчас только потрепал их по рыжеватым затылкам. Но где же княжна?
— Отчего я не вижу твоей дочери? — стараясь придать голосу выражение спокойной вежливости, спросил он у Скородума. — Здорова ли она?
— Она здорова, слава Макоши! — спокойно кивнул Скородум и подергал себя за ус. — Скоро ты увидишь ее.
При этом он метнул быстрый взгляд на Светела. Чуроборский витязь хранил спокойствие, которое показалось Скородуму натянутым, и он уже ответил для себя на вопрос, зачем брат Неизмира ехал к нему по распутице.
