Прямой эфир заполнился возбужденными возгласами и прочим шумом городской толпы.

– …С большим интересом встречают москвичи… высокого гостя из …диненных Штатов Америки, – пробился сквозь шум бодрый голос невидимого телекомментатора. – Со времен окончания… так называемой …лодной войны… приезд официальной делегации… неизменно… вызывает… самый заинтересованный интерес…

Сообразив, что он, кажется, переборщил по части интереса, комментатор на некоторое время заткнулся, – очевидно, подыскивая новые слова. Оператор тем временем показывал улыбчивого мистера Ламберта, уже созревшего для общения с простыми москвичами. К сожалению, аполитичные горожане, не обращая особого внимания на важную птицу из американского Белого дома, осаждали ту часть кортежа, где был сосредоточен весь цвет Голливуда.

– …Процесс взаимовлияния культур… – вновь ожил закадровый голос, – был всегда характерен… Роль кинематографа обеих наших стран… – Судя по энтузиазму в голосе комментатора, в двух машинах должны были находиться не только американские, но и наши кинозвезды. На паритетных, так сказать, началах. В действительности же из машин стал высовываться все тот же голливудский набор, который и приземлился в аэропорту. Увидев белокурого Брюса Боура, Курочкин решил: пора!

Он был искренне рад, что знаменитые артисты не увидят его, Курочкина, художественной самодеятельности. А для этих двух зрителей – сойдет.

Дмитрий Олегович кашлянул, привлекая к себе внимание, и стал валиться на пол у самой двери. Настоящий эпилептик упал бы как подкошенный, однако этого Курочкин позволить себе не мог. Он не Брюс, у него нет дублеров и всего одна голова.

– Ай! – крикнул он, еще не долетев до пола. – Ой! – выкрикнул он уже на полу. Второй вопль получился гораздо более убедительным, чем первый: при падении Дмитрий Олегович чувствительно ударился и без того ушибленным копчиком. «Ну, сволочи!» – мысленно обозвал он неизвестно кого, поскольку на этот раз падал по собственной инициативе…

Как и предвидел Курочкин, охранники опешили. Внезапный приступ застал их врасплох. Толстяк, обронив пульт, бросился к упавшему Дмитрию Олеговичу, а долговязый беспомощно засуетился по комнате, зачем-то заглядывая в хрустящую сиреневую бумажку. Возможно, он надеялся отыскать в распорядке дня Сорок Восьмого ранее незамеченный пункт: «Приступ эпилепсии». Понятно, ничего подобного в плане не отыскалось.

– Что?! – стал испуганно спрашивать толстый охранник, наклоняясь к Курочкину. – Что случилось?! Что нам делать?!

Вместо ответа Дмитрий Олегович расслабился и дал волю томившейся во рту химии. Бурная пена, спровоцированная снадобьем «Эль-Эс», выплюнулась изо рта сама собой, по пути задев подвернувшегося толстяка. Со стороны лежачий фармацевт был, вероятно, похож на непослушный огнетушитель, который сначала бестолково бурчит, а потом окатывает пожарника.

– Что с вами? – в конце концов опомнился и долговязый страж, склонился над Курочкиным и тоже был прицельно оплеван. Дмитрий Олегович даже сам не ожидал от себя таких хулиганских повадок. Но роль требовалось играть до упора.

– Воды!… – простонал Курочкин, разбрызгивая пену и сквозь полуприкрытые веки наблюдая, как оба гоблина с грехом пополам утирают свои физиономии. На самом деле вода при эпилептическом припадке не требовалась; нужно было только следить, чтобы пострадавший случайно не откусил себе язык. В случае чего Дмитрий Олегович уже готов был тяпнуть за палец любого из доброхотов, однако медицинские познания и впрямь оказались нулевыми. Получив приказ «Воды!», оба рванули с места, словно бегуны после стартового выстрела, столкнулись лбами в дверях, синхронно обматерили друг друга, вместе кое-как протиснулись в дверной проем и исчезли.

Теперь нельзя было терять ни секунды.

Мгновенно излечившись от своего недуга, Дмитрий Олегович вскочил с пола и на цыпочках метнулся вслед за сердобольной охраной. На бегу он прислушивался, откуда донесется шум открываемого крана – из кухни или из ванной? И там и там можно было добыть воду для больного. Стало быть, либо там, либо там гоблинов предстояло аккуратно запереть снаружи. Благо задвижки позволяли. Пока Дмитрий Олегович оставался для охранников киллером вне всяких подозрений, подобная операция сулила удачу в девяносто девяти случаев из ста. Едва ли кто-нибудь мог предполагать у Сорок Восьмого какие-либо злостные намерения: не для того ведь ему платили большие деньги и устраивали дополнительные развлечения…

Шум воды раздался со стороны ванной. Отлично! В два прыжка (и откуда такая прыть?) Дмитрий Олегович доскочил до двери ванной комнаты и повернул задвижку. Незамысловатое деяние далось ему с трудом. Курочкину пришлось что есть сил налечь плечом и буквально вбить непослушную щеколду в паз. Лишь после этого он заметил источник своих неприятностей – краешек махрового полотенца, проникший в щель. Закрыть задвижку при наличии такого препятствия – это было настоящим подвигом. Правда, теперь и гоблины были законопачены на совесть.

Сначала обитатели ванной ничего не заметили.

Потом шум воды стих и начались удары в дверь, от робких до решительных. Здешние перегородки, однако, сделаны были на совесть.

– Но-но! – негромко сказал Дмитрий Олегович, прислушиваясь к ударам.

В ответ гоблины замолотили сильнее и закричали почему-то одинаковыми голосами. Или, может, один из охранников лишился дара речи и другой орал за двоих. Усмехнувшись про себя, Курочкин рукавом отер лицо, а затем с удовольствием произвел последнее арифметическое действие – вычел двух негритят из двух. Получилось ноль негритят.

– Сидите тихо! – сквозь дверь призвал он пленников. – Вы оба под домашним арестом. До особого распоряжения…

В дверь опять заколотили, но уже как-то не слишком уверенно.

Возможно, пленные гоблины осознали безнадежность своих попыток. Или вдруг засомневались: а имеет ли права этот Сорок Восьмой и в самом деле посадить их под арест? А что, если в его договоре с Шефом есть на этот счет какой-нибудь секретный протокол? Вроде как у Молотова с Риббентропом?

Дмитрий Олегович, подумав, признал свою догадку чересчур смелой, состроил гримасу излечившегося эпилептика и проследовал на кухню – умываться. Горькая пена, изготовленная при помощи «Элениума-Супер», сделала свое полезное дело и теперь должна была быть побыстрее смыта с лица земли. Точнее, с лица Курочкина. Несмотря на хинную горечь во рту и ушибленный копчик, Дмитрий Олегович чувствовал себя триумфатором. Эдаким мифологическим героем (как же его звали?), укротившим целую четверку великанов (а их как звали? ну, неважно). Вот сейчас герой Курочкин до основания ликвидирует эту дурацкую пену, а затем…

В тот же миг победные мысли триумфатора были вытеснены мыслями паническими. Если не сказать больше.

Прямо из кухни навстречу Дмитрию Олеговичу двигался, как ни в чем не бывало, один из пленных гоблинов. А именно – самый толстый. На толстом лице застыло подозрительно-мрачное выражение. «Ты зачем меня запер?!» – словно бы спрашивало лицо. За его спиной вновь забарабанили в дверь ванной. Курочкин вздрогнул. Поскольку один и-тот же человек никак не мог находиться в двух местах одновременно, Дмитрий Олегович сделал безрадостный вывод: он поторопился с вычитанием. Парочка элементарно разделилась, чтобы добыть воду для больного сразу в двух источниках, и Курочкин доблестно перекрыл лишь один.

– Э-э… – забормотал он. Нечего было и пытаться снова обмануть толстяка фальшивым припадком. Ну, почему же он, болван, сразу не заглянул на кухню? Победу праздновал! Мифологический, черт тебя, герой…

Толстый охранник замедлил шаги и, глядя на Курочкина, покачал головой. К мрачной подозрительности на его физиономии прибавилась еще и решимость.

– Нехорошо, – проговорил он. – Нарушаете. С этими словами гоблин сунул руку в карман.

«Все. Приехали!» – подумал про себя Курочкин.

Дмитрию Олеговичу грех было бы жаловаться на своих родителей. Лет сорок тому назад они