Всегда — в поэму, женщину иль запах),Мне захотелось воплотить свой сонПричудливей, чем Рим при грешных папах.Я нанял комнату с одним окном,Приют швеи, иссохшей над машинкой,Где верно жил облезлый старый гном,Питавшийся оброненной сардинкой.Я стол к стене придвинул, на комодРядком поставил альманахи «Знанье»,Открытки, так, чтоб даже готтентотВ священное пришел негодованье.Она вошла свободно и легко,Потом остановилась изумленно,От ломовых в окне тряслось стекло,Будильник звякал злобно, однотонно.И я сказал: «Царица, вы одниУмели воплотить всю роскошь мира;Как розовые птицы, ваши дни,Влюбленность ваша — музыка клавира.— Ах, бог любви, загадочный поэт,Вас наградил совсем особой меркой,И нет таких, как вы…» Она в ответЗадумчиво кивала мне эгреткой.Я продолжал (и тупо за стенойГудел напев надтреснутой шарманки):— «Мне хочется увидеть вас иной,С лицом забытой Богом гувернантки.«И чтоб вы мне шептали: „Я твоя“ —Или еще: „Приди в мои объятья“ —О, сладкий холод грубого белья,И слезы, и поношенное платье».«А уходя, возьмите денег: матьУ вас больна, иль вам нужны наряды…Как скучно все, мне хочется игратьИ вами, и собою, без пощады…»Она, прищурясь, поднялась в ответ,В глазах светились злоба и страданье:— «Да, это очень тонко, вы поэт,Но я к вам на минуту, до свиданья».Прелестницы, теперь я научен,Попробуйте прийти, и вы найдетеДухи, цветы, старинный медальон,Обри Бердслея в строгом переплете.
Загробное мщение
БалладаКак-то трое изловилиНа дороге одногоИ жестоко колотили,Беззащитного, его.С переломанною грудьюИ с разбитой головойОн сказал им: «Люди, люди,Что вы сделали со мной?«Не страшны ни Бог, ни черти,Но клянусь в мой смертный час,Притаясь за дверью смерти,Сторожить я буду вас.
