стягивавшая всю жизнь.

Каков смысл всего этого? Его нельзя понять, исходя из социальных или этических точек зрения, а тем более из гигиенических, что, как ни странно, пытаются делать. Смысл лежит в области непосредственно религиозной. Павел, который на своем опыте познал гнетущую тяжесть закона, истолковывает его в своих Посланиях к Римлянам и Галатам и в Деяниях Апостолов.

Народу израильскому было дано обетование, что из него выйдет Мессия. Среди этого народа Бог «поставил Свой шатер», этот народ должен был пронести Его через историю. Но этот народ был невелик. Вокруг него располагались гиганты древних культур: Египет, Ассирия, Вавилония, Персия, Греция, Рим. Это были великие силы, как политически так и духовно, вдохновляемые древнейшей мудростью, но также и опьяняющей чувственностью и полные всевозможных красот искусства. Источником же их, оправданием и вместе с тем глубочайшим содержанием была вера в богов, пламеневших всей мощью мира, разума; земли и крови. Трудно представить себе в наши дни, какой соблазн исходил от этих культур. И в средоточении их еврейский народ должен был хранить веру в единого невидимого Бога – веру, которая должна была все в большей мере вести к высвобождению от непосредственных связей с миром. Как раз в этом и заключается смысл Закона. Каждое мгновение народ должен был встречаться с требованиями Божиими. Всюду его окружали заповеди Господни, пояснявшие, что следует и чего нельзя делать. Всюду человек становился нечистым, если следовал первому побуждению; так ему напоминалось о таинственной связи с жертвенником, с жертвой, с обетованием спасения, и он призывался поддерживать эту связь. Народ должен был в каждое мгновение своей жизни встречать Бога, чувствовать заповедь Господню, ради нее совершать усилия, переносить лишения и тем самым срастаться со служением ей. Он должен был принять в себя образ Божий и стать творением Его рук вплоть до глубочайших основ своей жизни... Этим – а не только этическим познанием и образованием – должна была утончиться совесть. Посреди бесконечной мирской пле-ненности неискупленного человечества должен был вырасти народ, отличающий правое от неправого, исходя из слова Божия, пробужденный для восприятия таких сил, которые исходят из духа, – вернее, из святыни, знающий, что в его собственном существовании присутствуют ценности и установления неземного происхождения... И еще – сам Павел в Послании к Римлянам, особенно в главах с пятой по седьмую, дает нам это тревожащее толкование: народ должен был познать, что такое грех. Без закона, говорит Павел, грех спит. Когда нет никакого «ты должен» и «ты не должен», зло, таящееся в глубине нутра, остается незамеченным. Спасение же предполагает желание быть спасенным, а это последнее, в свою очередь, предполагает сознание, от чего нужно спастись. И вот, говорит Павел, Закон не мог быть выполнен, потому что он был слишком тяжек. Но он был дан от Бога, поэтому люди чувствовали, что он все-таки должен быть исполнен. Вследствие этого неминуемо нагромождались нарушения на нарушения, вина на вину, и народ познал в глубочайшем смятении, что значит пасть перед Богом. Из того, что человек не исполнял закона и поэтому был обречен на погибель, поневоле следовал тот более глубокий и общий факт, что никто никогда не делает сам того, чего требует Бог, и поэтому все обречены на погибель. В своей несостоятельности перед Законом мессианский народ должен был осознать, что значит человеческая несостоятельность как таковая и постепенно созреть, – чтобы быть готовым, когда наступит полнота времен и явится Мессия.

С Законом произошла загадочная история: после царствия Соломона о нем забыли – он, можно сказать был утерян. Лишь значительно позже, в седьмом столетии, при царе Иосии, текст Закона был вновь найден и заново оглашен (4 Царств 22.10 слл.). С того времени он сохранялся в сознании народа, изучался, трактовался, охранялся, был разработан этический кодекс верности Закону. С того времени Закон действительно стал инструментом народного образования. То, что Израиль пронес через тогдашний мир веру в Единого Бога, было чудом – но оно было бы невозможным без того воспитания, которое дал Израилю Закон. Нравственность углубилась. Те чистосердечные, тихие, прямодушные образы, что встречаются нам в Новом Завете – люди, прошедшие школу закона.

Но одновременно произошло странное превращение. Закон должен был сделать народ достоянием Божиим, каждой заповедью привязывая народ к Богу; однако, на деле народ сам завладел Законом, превратив его в фундамент своего земного существования. Законом он обосновывал свои притязания на величие и главенство в мире, ссылаясь при этом на Бога и Его обетование. Ревность о Законе, присущая священникам и книжникам, противоречила свободной воле Божией, которая, находя себе выражение в книгах пророков, определяла ход истории. Но представлявшие закон встали на ее пути. Они пытались направить ее в нужную им сторону до тех пор, пока не рухнули обе империи, народ не был изгнан и – после непродолжительного периода обновления при Маккавеях – политическая власть не потерпела окончательный крах. Тогда замолчали и пророки. С человеческой точки зрения победили представлявшие Закон. Они провозгласили, что Бог и Его воля – гарантии торжества народа в Законе. Чем явственнее происходил распад мирской власти, тем сильнее возрастала их гордость, тем фанатичнее становилась их надежда. Этим они противопоставили себя римской власти, греческой культуре, азиатским соблазнам – но также и Христу. Завет, зиждущийся на вере и милости, требующий верности за верность, преданности сердца за милость Божию, превратился, таким образом, в нотариально заверенный договор со статьей о правах и притязаниях.

К этому присовокупилось и лицемерие, о котором Иисус говорит с такой непримиримостью: снаружи -всяческое прилежание, внутри – жестокость сердца. Снаружи – верность Закону, внутри – грех, но грех неосознанный, без сокрушения о нем и без жажды искупления (Мф 15.7, 22.19, 23.13-35) .

С такой настроенностью и был встречен Иисус. Его постоянно обвиняли в том, что Он, свободный Сын Божий, грешит против Закона. Он, дескать, нарушает Закон, ломает традицию, неуважительно относится к Храму, предает народ, ставит под сомнение обетование Божие. Повсюду слово Его, несущее в себе Божию свободу, наталкивалось на отвердевшие понятия. Повсюду Его любовь натыкалась на непроницаемую броню. Он, глаголавший в полноте сердца, которое заключало в себе все глубины творения и всю мощь любви Божией, был со всех сторон окружен профессиональными законниками, блюстителями и шпионами, чье коварство имело подспорьем всю остроту рассудка и упорство воли. О том, какое страшное искажение Божественного образа произошло тогда, могут дать представление слова, сказанные фарисеями верховному судье, римскому наместнику Пилату, в ответ на его, проистекавшее из естественного чувства справедливости, замечание, что он-де не видит вины в осужденном: «Мы имеем Закон, и по Закону нашему Он должен умереть» (Ин 19.6-7). Богом данный Закон искажен столь дьявольским образом, что Сын Божий должен умереть по нему! Это тот самый «закон», что дал толчок невероятным переживаниям Павла, любившего его всей душой и ревновавшего о нем (Деян 9.3-9) . Впервые мы встречаемся с Павлом в тот момент, когда он берет на себя ответственность за побиение камнями Стефана (Деян 7.58) и добивается полномочий, которые позволят ему и в Дамаске истреблять врагов Закона (Деян 9.2). Во имя Закона он ополчался и против себя самого. Мы чувствуем, как он мучил себя, порабощал себя закону, чтобы исполнить его и этим обрести спасение.

Видя, что ему это не удается, он становился все неистовее – пока, наконец, ему не встретился Христос на пути в Дамаск: свет, сокрушивший и освободивший его одновременно (Деян 9.3-9) . И вот он осознает, какое страшное искажение истины несет в себе фарисейство, обращающее в погибель человеку любое его устремление и усилие, осознает невозможность спастись собственными силами, путем исполнения Закона. И когда он отказывается от этого притязания, то освобождается от всего, что его обременяло. Ему открывается, что спасение можно обрести лишь верою, по милости Божией, и что лишь таким образом, обретая спасение, возможно достичь истинного самобытия. Так Павел стал борцом за христианскую свободу – против всего, что называется «закон». Выходит, что Закон упразднился? Прежний – несомненно. С пришествием Христа он утратил смысл, и Павел позаботился о том, чтобы он был исключен из нравственного кодекса христиан. Однако, существование «закона» и его блюстителей – «фарисеев» – оставалось возможным. Религиозное сознание, опирающееся на неискаженное учение и пользующееся авторитетной поддержкой, порождает опасность возникновения «ортодоксальности», то есть убежденности в том, что сохранение правой веры само по себе означает спасение. Во имя чистоты учения «ортодоксальность» подавляет совесть. Повсюду, где существуют четко установленные правила спасения, культ и общинная иерархия, существует и опасность распространения той мысли, что не уклоняться от подчинения им – уже святость перед Богом. Повсюду, где существует иерархия власти и чинов, традиции и