Он может... имеет право... Не преувеличиваем ли мы здесь? Нет, именно здесь мы попадаем в самую точку. Именно в этом содержится неслыханное: без пренебрежения величием добра, без перенесения реальности поступка в область фантазии; в святости и истине Бог может не только сказать, но и сделать меня невиновным. В этом – вершина события, о котором рассказывает Марк! Когда фарисеи возражают, Христос спрашивает их: «Для чего так помышляете в сердцах ваших? Что легче, сказать ли расслабленному: „прощаются тебе грехи“? Или сказать: „встань, возьми свою постель, и ходи“?
Нет, прощать, действительно прощать труднее, чем творить. Конечно, творить может только Бог, а прощать – нам хотелось бы сказать – только Бог, Который «над Богом». Это слово безумно, но в своем безумии оно выражает что-то верное. Христос действительно пришел, чтобы возвестить нам о «Боге выше Бога». Не о «высшем существе», а об Отце, сокрытом в свете неприступном, и о Котором никто не знал, действительно никто, прежде, чем Сын о Нем не возвестил. Мы все должны серьезно относиться к Откровению.
Люди на самом деле не знали, что Бог такой, каким Он должен быть, чтобы быть в состоянии прощать.
Потому что то, что они раньше говорили об Отпущении, было не настоящим прощением, а покрывалом, взглядом в сторону, милостивым оставлением в покое, воздержанием от проявления гнева и наказания.
Действительно, прощение так возвышается над творением, как любовь над справедливостью. Если творение, дающее начало несуществовавшему ранее – это недоступная пониманию тайна, то как назвать то, выходящее за пределы человеческого разумения, прощение, посредством которого Бог созидает из грешника человека без вины. Это акт творения, совершенный из чистой любви. Смерть лежит между ними, уничтожение, в которое человек погружается, а затем восходит в новое существование.
Новое состояние праведности – и здесь Евангелие утверждает совершенно ясно – исходит не от самого человека. Праведность, которую он отныне имеет, происходит от Бога. Она – дар Его любви. Общение, дарованное благодатью, связано с праведностью Самого Бога. Однако, как это может быть, что праведность Господа становится моей? Не только дарованная, не только приписанная мне, но действительно и поистине моя? Это необъяснимая тайна нового существования.
Благовестие об этой тайне, благовестие о прощении и новой праведности, благовестие о Боге, Который таков, что все это совершает – это и есть благовестие Христа. Чтобы все это могло совершиться. Он жил на земле и пошел на смерть. Это тайна, непрестанно возвещаемая в посланиях апостола Павла. В них осознается неслыханное, непонятное поражает сердце. Когда же человек имеет мужество быть таким, каким Бог его сотворил, тогда он не может не считать само собой разумеющимся желание этого неслыханного. Противоречия начинаются тогда, когда человек не соответствует собственным масштабам. Тогда происходит не подъем, а падение. Христианин смиренен, но не малодушен.
В предыдущей главе речь шла о грехе и его отпущении. Теперь мы должны заняться рассмотрением того темного феномена, который в Новом Завете фигурирует в тесной связи с понятием греха, фактически составляя с ним единство: феномена смерти. Что такое смерть в глазах Иисуса? Но сначала зададим другой вопрос, который поможет дать ответ на первый: как вообще можно говорить о смерти?
Можно ощущать ее как некий темный, непостижимый рок, нависший над бытием, преисполняющий его тоской и требующий подчинения себе. Одним словом – примерно так, как понимали смерть в античные времена. С другой стороны, в смерти можно видеть простой факт распада живых организмов, – как это делает наука. В этом ракурсе умирание естественным образом проистекает из жизни, – настолько естественным, что жизнь можно было бы определить как движение по направлению к смерти. Наконец, к смерти можно относиться экстатически, как к чему-то великому, неописуемому, дионисийскому, где жизнь достигает своей вершины... Смерть можно также вытеснять за пределы поля жизни, на край сознания, притворяясь, что ее не существует. И можно видеть в ней – отчаявшись или в трезвом рассудке – желанное освобождение от всех житейских невзгод... Но сопоставляя эти варианты отношения к смерти с тем, что говорит Иисус, мы видим, насколько иначе Он мыслит о ней.
Прежде всего обращает на себя внимание то, что Он вообще мало говорит о смерти. Это тем более примечательно, что тема смерти и преодоления ее находится в центре христианского сознания. Как проникновенно рассуждает об этом, например, Иаков или Павел! Иисус же упоминает о смерти довольно редко, в большинстве случаев не делая на ней особого ударения, – как о данности. Например, в притче о богаче и нищем Лазаре: оба умирают, как это написано на роду у людей
В других случаях Он говорит о смерти в связи с владычеством Отца над судьбами мира. Например, в притче о человеке, собравшем свой урожай и решившем, что можно теперь жить спокойно: «Безумный! в сию ночь душу твою возьмут у тебя»
Наконец, мы встречаем и то странное место в Св. Писании, где к Иисусу подходит некто, желающий следовать за ним, но просит позволения сначала похоронить своего отца. В ветхозаветном сознании обязанность хоронить родителей относилась к числу самых священных обязанностей человека. Но Иисус, должно быть, увидел в обращенной к Нему просьбе нечто такое, что могло стать внутренними оковами для просившего. И поэтому Он отвечает ему резким и чуть ли не презрительно отметающим тему смерти отказом: «Иди за Мною, и предоставь мертвым погребать своих мертвецов»
Но наиболее примечательна та необычайная свобода, которая проявляется в отношении Иисуса к смерти. Это – не свобода героя, совершающего великие подвиги, для которого гибель – другая сторона медали. Это и не свобода мудреца, постигшего, что проходит, а что остается, и непоколебимого в своей премудрости. Здесь – нечто другое. Внутренне, в самом существе Своем Иисус ощущает Себя свободным по отношению к смерти, ибо та не владеет ни одной Его частью. В Нем ничто не доступно ей; Он абсолютно недосягаем для нее.
И поскольку Он – безгранично Живой, к смерти Он относится как властелин. Но – таинственным образом – Он в долгу у нее так же, как в долгу и у греха. Внутренне недосягаемый для смерти, Он добровольно принимает ее. Он послан для того, чтобы преобразовать смерть перед Богом в ее основе.
Свобода Иисуса по отношению к смерти выражается прежде всего в трех воскрешениях: когда он возвращает сына вдове из Наина – призвав его обратно безо всякого усилия, как бы мимоходом
Лазарь был другом Иисуса, братом Марии и Марфы. Однажды сестры послали сказать Иисусу: «Господи! вот, кого Ты любишь, болен». Но Иисус отвечает: «Эта болезнь не к смерти», и остается еще два дня там, где был. Лазарь умирает.
Затем Он отправляется в путь – со словами: «Лазарь, друг наш, уснул; но Я иду разбудить его». Вновь сон и смерть сливаются воедино. В этом мало поэзии, но Иисус выше всякой поэзии. Произнесенные им слова суть слова владычества. Ученики не понимают Его: «Господи! если уснул, то выздоровеет». Тогда Иисус говорит прямо: «Лазарь умер; и радуюсь за вас, что Меня не было там, дабы вы уверовали; но пойдем к нему». Должно быть, в Его глазах промелькнуло в этот момент нечто, способное вселить ужас; иначе почему бы Фома сказал тогда другим ученикам загадочные слова: «Пойдем и мы умрем с ним»?
Итак, Он приходит в Вифанию. Лазарь уже в гробу. Мы ощущаем в Иисусе идущее из глубины и неуклонно растущее напряжение. Марфа, услышав, что идет Иисус, выходит Ему навстречу и приветствует
