созидающей силой Божией преодолеть опустошение, производимое злом; Своей святой чистотой усмирить смятение, вызываемое сатаной в чувствах человека. Таким образом, Иисус ведет борьбу со злым духом, стремится проникнуть в совращенную человеческую душу, просветить совесть, разбудить сердце и высвободить добрые силы.

А сатана сопротивляется. Он даже нападает сам. Уже искушение в пустыне – нападение, цель которого – низвести Иисуса на более низкую ступень его посланничества, превратить в себялюбие Его спасительную волю (Мф 4.1-11). Сатана возбуждает соблазн в сердцах людей. Его стараниями они распаляются. Он ожесточает умы так, что люди не принимают благовестия. Он вводит во внутренний обман, в силу которого они, якобы для соблюдения Славы Божией и Его порядка, восстают на Его Сына. И сатана достигает того, что в момент бесконечных возможностей происходит невообразимое: носитель союза с Богом отказывает Ему в вере, более того – обращается против Вестника Божия и обрекает Его на гибель.

Но Иисус стоит непоколебимо. В незамутненной ясности Он продолжает нести искупление. Никакой противник не может Его запугать. Возвещаемое Им Он не ослабляет ни на йоту. Он не дает ненависти вовлечь себя в ответную ненависть, насилию – в дух насилия, хитрости – в неправедное лукавство. Он неуклонно возглашает Божию Весть, святую реальность Царства Божия... Поэтому сатана не может одолеть Его суть, но убивает Его, как человека. Однако именно то, что уничтожает великую мессианскую возможность, приносит искупление. Иисус видит, что Своей непосредственной силой Он не пробьет ожесточения. Тут Он «слаб». Любовь, благодать, жизнь, которая есть «свет человеков» (Ин 1.4), «не в силах» пробиться. Так сознание Спасителя возвышается до непостижимого величия жертвы: Он приемлет гибель и превращает ее в искупление. Замышленное на погибель становится во спасение. Из глубины этого сознания Он говорит (Лк 11.21-22): «Когда сильный с оружием охраняет свой дом, тогда в безопасности его имение. Когда же сильнейший его нападет на него и победит его, тогда возьмет все оружие его, на которое он надеялся, и разделит похищенное у него». То же убеждение высказано в Евангелии от Иоанна, когда Христос говорит Своим ученикам: «Мужайтесь: Я победил мир» (Ин 16.33). И еще: «Ныне суд миру сему; ныне князь мира сего изгнан будет вон» (Ин 12.31). Эти слова основываются на других, переданных Лукой, повествующим о том, как посланные Им ученики возвращаются и сообщают, что злые духи повиновались им: «Я видел сатану, спадшего с неба, как молнию» (Лк 10.18). В этом заключен тот же смысл, что и в приведенных Иоанном словах: «Прежде нежели был Авраам, Я есмь» (Ин 8.58).

Эта борьба скрыта под такими внешними проявлениями, как речь, исцеление, воспитание. Но за внешне воспринимаемой борьбой с видимыми противниками идет борьба таинственная, страшная, недоступная человеческому восприятию. В ней Иисус борется всеми глубинами Своего существа, всеми силами Своего духа, всем накалом Своего сердца, недоступными разуму и чувствам Его близких. Здесь Он в полном одиночестве противостоит противнику в предельно беспощадной борьбе.

Нам кажется, что, в сущности, Он мог бы легко одолеть врага. Ведь по отношению к духу лжи и бесчестия дух Иисуса не только сильнее, но просто силен. Однако – и здесь нам приоткрывается значение вочеловечения и искупления – задача, поставленная Отцом, была, очевидно, иной. Как видно, искупление должно было произойти не путем прямого вмешательства божественной силы, а посредством вступления Сына человеческого на арену борьбы этого мира; поэтому Он обладал только некоторой, определенной таинственным образом степенью могущества. Видимо, кенозис – «уничижение», как определяет вочеловечение апостол Павел (Флп 2.7), означает, что Отец предназначил Сыну вести борьбу слабым и уязвимым, так, чтобы оставалось неизвестным, победит ли Он, – «победит» в том изначальном смысле, согласно которому стены тьмы падут немедленно, а в порабощенных людских сердцах воссияют истина в духе и любовь. Эта борьба могла быть и проиграна, – тогда само поражение означало бы иную победу, а преодоленность превратилась бы в преодолевающую жертву.

Среди этой борьбы, ведущейся в страшном напряжении, с предельной бдительностью и всей внутренней силой духа, раздаются слова противников: «Дивился весь народ и говорил: не это ли Христос, Сын Давидов? Фарисеи же, услышав сие, сказали: Он изгоняет бесов не иначе, как силой веельзевула, князя бесовского (Мф 12.23-24).

Иисус отвечает: разве же вы не видите, как Я противостою сатане? Не видите непримиримой, вечной вражды? Как же можете вы говорить, что во Мне действует он, – а это означало бы, что Мои деяния сочетаются с тем, что делает он, в одном «царстве»? В иные минуты вражда к Богу становится попросту глупой, даже самая умная вражда, в особенности она. В иные минуты, право, если бы ангелы умели насмехаться, с неба послышался бы взрыв хохота над глупостью, овладевающей влиятельными, умными, образованными людьми, когда они становятся безбожниками!

Но затем прорывается страшная серьезность. Ее источник – то поле битвы, на котором Иисус противостоит Своему исконному врагу, то знание и та готовность, которые превосходят всякое понимание слушателей: «Кто не со Мною, тот против Меня; и кто не собирает со Мною, тот расточает. Посему говорю вам: всякий грех и хула простятся человекам; а хула на Духа не простится человекам... ни в сем веке, ни в будущем» (Мф 12.30-32).

Что здесь произошло? Эти люди хулили Святого Духа. Они обратились не только против Бога вообще, против Его заповеди, против Его господства, не только против Христа, Его личности, Его проповеди. Его деяний, но и против Духа Божия. Против Его сердца. Против Его духовного склада. Против того, как Он мыслит, как обращается с самим Собой и с людьми... Подумаем о вещах человеческих: можно представить себе, что друг, по недостатку деликатности, причиняет своему другу боль; он несправедливо судит о друге, неосторожно задевает его чувствительные места, и тому подобное. Все это может поколебать дружбу в зависимости от того, как далеко заходит неделикатность или насколько важно то, о чем идет речь. Но совсем иное положение возникло бы, если бы друг стал нападать не только на дело, не только на слова, не только на поведение, но и на духовный склад своего друга, – если бы он ему сказал: у тебя пустое сердце, злое умонастроение, нечистый замысел. Такой упрек, если он произносится серьезно, должен был бы разбить дружбу... Нечто подобное здесь и происходит. В Иисусе действует самый сокровенный духовный склад Бога. Утверждать, что тут действует сатана, значит проявлять, если можно так выразиться, абсолютную злую волю. Так говорить может только человек, дух которого с его внутреннего согласия подпал под власть тьмы. Здесь прощение невозможно, потому что наступило то, что выходит за пределы земного состояния человека: окончательное закоснение во зле.

Человек нового времени отменил сатану и его царство. Произошло это странным образом. Первым был использован прием осмеяния; постепенно сатану превратили в комическую фигуру. Нечто от этого у нас в крови: ведь почти никогда не удается изобразить черта так, чтобы в этом не проскальзывала насмешка. Первоначально здесь проявлялось христианское чувство: насмешка освобожденного над своим прежним господином. Но эта насмешка веры превратилась в смех неверия, а это вновь служит делу сатаны. Нигде его власть не сильна как там, где люди над ним потешаются. В других случаях ему придали героический вид, наделив его величием зла, возвышенностью отчаяния, превратили его в темную силу, необходимую для плодотворности существования, ту силу, которая «желает зла и творит добро», а потому и достойна своеобразного почитания...

Или доказывали, что христианское знание относительно сатаны – то же самое, что вера в демонов, которая появляется всюду, на определенных ступенях религиозного развития как следствие определенных психических сдвигов и постепенно преодолевается, исчезает как только человек становится здоровее и свободнее.

У современного человека есть определенная духовная воля, сознательная, но также и бессознательная, действующая еще глубже. Она требует, чтобы существование было естественным, было сочетанием природных сил и субстанций, – и вместе с тем идеальным сочетанием законов, ценностей, норм. Оно не должно определяться личностным началом. Право быть личностью человек оставляет лишь за собой. В его окружении должны быть представлены только безличная реальность и безличные нормы. Одушевленность природы он допускает только как поэтический вымысел, а если этот последний претендует на серьезность, то объявляет его мифологией и суеверием.

Христианство же говорит: в конечном итоге бытие должно быть личностным. Оно ждет этого. Но существует некто, желающий все обратить во зло. Он не выступает как таковой; более того, он прячется