Когда Анника закончила читать письмо, в комнате на некоторое время воцарилось молчание. Потом на нее обрушился град вопросов, особенно от Юнаса, который с трудом понимал устаревший язык письма. Аннике пришлось заново перечитать отдельные места. Особенно Юнаса интересовал отрывок, где говорилось о трехтысячелетней египетской надгробной статуе. Когда Анника во второй раз прочитала его, Юнаса словно осенило. Он вскочил на ноги.

— Сундук на чердаке! Может, это и есть тот самый сундук?

Он указал на сундук у стены напротив кровати.

Да, конечно, это мог быть тот самый сундук — Анника и Давид были с ним согласны. Глаза у Юнаса засветились.

— Значит, здесь, возможно, лежит египетская статуя! Статуя возрастом в три тысячи лет!

Он бросился к сундуку и попытался поднять крышку, но она была слишком тяжелая. Давид помог ему. Но не потому, что думал найти там статую, — просто он знал, что Юнас не успокоится, пока не выяснит, что там. Но никакой статуи в сундуке не было, только старые, белесые от стирки половики.

— Лучше навсегда о ней забыть, — спокойно сказала Анника. Юнас недоуменно посмотрел на нее.

— Забыть? Ты что, думаешь, можно забыть о статуе, которой три тысячи лет? Нет, мы должны ее найти! А что если мы назначены судьбой! Как ты думаешь, Давид?

Но Давид ничего не ответил, вид у него был рассеянный. Статуя не особенно его интересовала. В письме было кое-что другое…

Цветок, например, которому суждено было выжить, — цветок Эмилии и Андреаса! А вдруг это тот самый цветок, который стоит внизу? Цветок, который Давид видел во сне? Селандриан, о котором все время спрашивала Юлия?

Анника вдруг вскрикнула от удивления. На дне шкатулки она нашла брошку — довольно тяжелое серебряное украшение в виде цветка. На обратной стороне было выгравировано: Эмилии от Андреаса 29/8 1759.

Анника протянула брошь Юнасу, который включил магнитофон, чтобы описать находку. Он был крайне возбужден и что-то бормотал о египетских статуях и страшных заклятиях.

Но ведь в письме говорилось не только об этом!

Эмилия хотела покоиться в неосвященной земле рядом с Андреасом…

Но почему Андреас был похоронен в неосвященной земле? Ведь, кажется, так хоронили только преступников?

Может, Андреас покончил жизнь самоубийством?

В таком случае, почему?

Эмилия его любила… Может, он ее не любил?

Или — может, он сделал это, потому что никто не понимал его идей?

Можно ли понять их сегодня?

Они не хотели забирать шкатулку из Селандерского поместья. Поэтому хотя бы раз в день они встречались в летней комнате и читали письма. И после этого всегда аккуратно ставили шкатулку обратно и закрывали ее половицей.

Писем было много, чтобы прочитать их все, требовалось время, и ребята решили действовать методично. Это все равно, что найти старую головоломку с тысячью составных частей. Начинаешь ее складывать и все время боишься, что самые важные части окажутся утерянными.

Каждый был занят своим: Юнас — статуей, Давид — мыслями Андреаса, Анника — людьми и их судьбами.

Анника взяла на себя организацию и общее руководство. У нее это отлично получалось. Хотя конечно, ее тревожило, во что это они ввязались.

— Не могу сказать, что боюсь, — заметила она, — но иногда мне кажется, что мы не сами принимаем решения, а нас все время кто-то направляет.

Давид ответил, что чувствует то же самое. Как будто их ведет чья-то невидимая рука.

— Точно! — произнес Юнас загадочным голосом. — Нас вели к шкатулке шаг за шагом! Мы избраны судьбой!

В шкатулке было две связки писем: первая — письма от Андреаса, вторая — письма Магдалены к Эмилии.

Дети решили, что Давид начитает на магнитофон письма Андреаса, а Анника — письма Магдалены. Дома Анника все аккуратно перепечатает на машинке. Таким образом, содержание писем будет зафиксировано дважды.

Они продолжали ухаживать за цветами, а Давид играл в шахматы с Юлией Анделиус, которая регулярно звонила ему.

Вообще с цветами никаких трудностей не было. Но селандриан, или, как они его называли, цветок Давида, вел себя словно капризный ребенок. Если за ним ухаживали Юнас или Анника, он сразу сникал и принимал очень жалкий вид. Но стоило появиться Давиду, листья снова расправлялись. И, судя по тому, что они больше не указывали на лестницу, цветок добился своего.