— Швеция меня не волнует. Я думаю именно об Англии.

— Спасибо, что не стал просить у меня руки и сердца.

— Мы деловые люди, — сказал Эрик.

— Тебе придется выделять мне содержание.

— Разумеется.

— И что-нибудь сделать для Энтони.

— Энтони мне нравится. Толковый парень. Он мне очень нравится, Кейт.

— Ты дашь ему содержание?

— Дам.

— Жаль, — вздохнула Кейт, — что наш брак нельзя пометить задним числом, как чеки. — Она улыбнулась. — Энтони будет приятно. Энтони воплощение порядочности. Энтони… — и запнулась; получалось так, словно она выходит замуж за Энтони, а не Эрика — Эрик напряженно тянулся перед ней, как шафер в ризнице. Энтони устроен, думала она, я исправила вред, который нанесла, отослав его обратно, прогнав из сарая — приспосабливаться, набираться уму-разуму, жить, как все живут. Он попытался вырваться, а я отослала его обратно. Теперь у него все впереди. Но к радости примешивалось сожаление; она не могла забыть мюзик-холла и как они ели яблоки, чтобы отбить запах. Казалось бы, уже бесповоротно веришь в мир без пограничных столбов, в мир, где на каждой бирже царствует Крог, и в то, что нужно без излишней щепетильности добиваться самого главного в жизни — устроенного положения, а горло-таки спирает ветхая честность и пыльная бедность Монингтон-Креснт, когда в раздумье тянешь:

— Энтони будет приятно. — Когда это состоится? — Подождем день-два, — ответил Эрик, — посмотрим, как повернутся дела. Если продажа АКУ сойдет благополучно, — заключил он, — можно будет и вообще повременить.

Кейт почти любила его в эту минуту. Он не боялся быть откровенным с нею даже сейчас, когда его книги аккуратнейшим образом подчищены. Ей приходилось слышать о том, какими огромными суммами он откупается от шантажа; сейчас впервые представился случай самой шантажировать его, если захочется. Но ей не хотелось: она его использовала, и только справедливо, чтобы он, в свою очередь, использовал ее. — Ты в любом случае мог довериться мне, — сказала она.

Он кивнул со всегдашней готовностью верить ей на слово; к отчетам он относился не в пример строже: за любым бухгалтером сам проверял каждую цифру. Она взяла его руку, поцеловала ее; как его жалко — один в этой суконной тихой комнате, где никому не позволено тревожить его. — Эрик, милый, — сказала она, — пойду обрадую Энтони, — и вышла из комнаты. В лифте ей почему-то вспомнилось, как однажды она видела на Северном мосту потерявший управление трамвай: сталь, стекло, лицо вагоновожатого, налегшего рукой на тормоз, вспыхивающие за стеклом электрические искры. Трамвай с грохотом пронесся в темноте, но было достаточно увидеть его мерцающий свет, чтобы понять: случилась беда. Он налетел подобием страсти — слепящий, стремительный, ненадежный.

— Поздравь меня, — сказала она себе в лифте, — я выхожу замуж. Энтони, я выхожу замуж, — и с неожиданной теплотой подумала: наверное, то же чувствует Эрик, когда подводится итог, извлекается квадратный корень, правильно находится логарифм. На пороге комнаты она сказала еще раз:

— Я выхожу замуж, Энтони.

— За кого, Кейт? — вскинул он на нее глаза. Он сидел за ее столом, и опять ее охватила сырость, на столе остались влажные следы от его локтей. — За Эрика, разумеется. За кого же еще?

— Нет, — сказал Энтони, — ты не можешь. — Она разглядела, что он читал служебные бумаги на столе и даже распечатал телеграмму, которая пришла в ее отсутствие.

— Это что такое! — воскликнула она. — Ремня захотел?

— Этот номер у него не пройдет, — сказал Энтони.

— О чем ты?

— Можешь мне поверить, я разбираюсь в таких делах. Считать не разучился. Соображаю. — Он был серьезен, как школьник. — Не все можно, Кейт, есть предел. Я их раскусил. У него не получится выехать на чужой счет. В «Баттерсоне» сидят не дети.

— Эрик тоже не ребенок.

— Права была Лу — неприлично это все.

— Отдай телеграмму.

— Возьми, — сказал Энтони, — убедись. Он хочет выручить Амстердам за счет АКУ. Это яснее ясного.

— Подумаешь, удивил, — сказала Кейт. — Я и без тебя это знаю. Даже знаю про чеки, датированные задним числом.

— Задним числом! — растерянно присвистнул он. — Чтобы в «Кроге»… и мы это знаем…

— А ты помалкивай об этом.

— Молчание стоит денег, Кейт.

Вот где мы разные, думала она: я для него сделаю все на свете, а он некоторых вещей не станет делать для меня, да и для себя тоже. Правда, какие это вещи, отходчиво улыбнулась она, я и сама толком не знаю. Приятно сознавать, что после стольких лет она не до конца разобралась в Энтони. — Энтони, я не собираюсь его шантажировать, — сказала она. — Я выхожу за него замуж.

— Но ты не любишь его, Кейт. — Как он прост, как безнадежно наивен: он думает, что шантаж это так же легко, как украсть горсть слив. Нельзя быть таким неосновательным, он не понимает, где живет, его нужно защитить. Напрасно, что ли, она готова для него на все? Шантаж так шантаж. Перечить ему сейчас значит испортить эту глупую радость от разоблачительного открытия. Поэтому она спокойно объяснила:

— Но ведь это своего рода шантаж. Он выделит нам содержание.

Смотрите, как уперся:

— Ты не любишь его.

— Я тебя люблю.

— Дело не в этом. — Он разволновался, понес чепуху, пробормотал что-то о «детях», окончательно смешался и покраснел. — Я бесплодна, — сказала Кейт. — Напрасно беспокоишься, — и, видя, его замешательство, в сердцах договорила:

— Я их не хочу и никогда не хотела! — Все ее существо тянулось заключить его в себе. — Сколько у тебя предрассудков, Энтони. — Еще она думала: никакой ребенок не даст мне нашей близости, хотя ты всего-навсего стоишь рядом, краснея, теряясь. Господи, какой неприступный, какая память у нас короткая на то, чего не хочется вспоминать.

— Какая потеря, — сказал он, заглянув ей в глаза; лицо пылает, весь он какой-то детский, сбитый с толку. Она готовилась услышать слова о том, как любят настоящие мужчины. Но они думали о разном. Он не имел в виду ее, говоря о потере: он жалел, что пропадает удачный случай. — Другой такой случай не подвернется. Мы бы слупили с него хорошие деньги и убрались отсюда. Черт возьми, мы бы еще успели на вечерний поезд! Завтра уже в Гетеборге. В субботу в Лондоне и прямиком в Туикнем. Кейт, мы бы еще успели на вечерний поезд! Кейт, мы бы взяли в «Стоуне» отбивную и пинту «особого». Мою комнату, наверное, еще не сдали. Тебя хозяйка тоже на улице не оставит. Работу искать не станем, мы свое заработали. Она зачарованно смотрела на него. Такое впечатление, что невозможного для него не существует, но она-то знала, что на прямых стальных рельсах, по которым разлеталась сейчас его фантазия, в определенном месте горит негасимый красный фонарь, и там он неминуемо остановится и сам все напортит. Он недостаточно безразличен в средствах для успеха. Ему далеко до Крога.

— Все очень просто, Кейт. Мы это заработали. Если он откажется платить, я передаю все сведения Минти, это окупит хотя бы дорожные расходы, и потом — у тебя должны быть сбережения.

Это интересно. — И ты согласишься жить на мои деньги? — Тут он должен бы остановиться — но нет, он не колеблясь согласился (в конце концов, мы брат и сестра), и она почувствовала усталость путешественника, которого постоянно сбивает с пути неточная карта. Может, она переоценивала наивность этого мягкого, любимого, бесхитростного ума? С телеграммой в руке Энтони поднялся из-за стола.

— Я пойду к нему.

— Что ты собираешься ему сказать?