— Конечно, адресованное Либби Гласс, — сухо ответила она.

— Так вот, теперь я почти уверена, что-на самом деле письмо адресовано Элизабет Нэпьер.

— Кому? — спросила она.

— Попробую объяснить. Как я подозреваю, Элизабет была одной из его любовниц в те времена, когда он был женат на Гвен. Это мать Шарон Нэпьер.

— Вот это скандал! — воскликнула она. — Хотя и такое вполне возможно. Он никогда со мной особенно не делился на эту тему. Все его грязные делишки! Об этой истории меня как-то просветила Шарлотта Мерсер, только я не знала точного имени этой женщины. Господи, ведь все это началось еще в Денвере, после того как он окончил юридический колледж.

Немного поколебавшись, я спросила:

— Как ты думаешь, кто еще мог знать об этом письме? Кто мог его прочитать? Скажем, Гвен?

— Полагаю, что да, — ответила она. — Чарли тоже наверняка читал его. Ведь он работал в то время рядовым сотрудником в одной из фирм, представлявших интересы Лоренса в бракоразводном процессе, и, насколько мне известно, ему удалось изъять письмо из документов по делу.

— Что-что ему удалось? — удивилась я.

— Выкрасть письмо. Я просто уверена, это сделал именно он. Я никогда не рассказывала тебе, как закончился тот процесс? Стащив письмо, Чарли лишил представителей Гвен ключевого доказательства, поэтому она с треском проиграла это дело. Конечно, действовала она очень неумело, но в любом случае Лоренсу удалось соскочить с крючка.

— А что дальше случилось с письмом? Могло оно остаться у Чарли? — продолжила я.

— Не знаю. Мне всегда казалось, что письмо уничтожено, но не исключено, что он сохранил его. Тогда Чарли никто не поймал за руку, а адвокаты мужа даже понятия об этом не имели. Сама ведь знаешь, как в конторах пропадают бумаги. Возможно, кого-то из секретарей потом и уволили.

— А могла Гвен подтвердить в суде то, что ты сейчас мне рассказала?

— Так же как в свое время и я в управлении окружной прокуратуры? — спросила Никки, грустно рассмеявшись. — Откуда мне знать, что было известно Гвен.

— Как бы то ни было, сейчас она уже мертва, — заметила я.

— О! — вздохнула она, и улыбка с ее лица, похоже, испарилась. — У меня самой на душе кошки скребут. Ужасные мысли одолевают.

— Когда мне удастся распутать все до конца, я сообщу тебе. Но перед этим сначала позвоню, чтобы убедиться, что ты дома.

— Мы с Колином будем здесь. Похоже, дело движется к завершению, — неуверенно проговорила она.

— И очень стремительно, — подтвердила я.

При прощании у нее был весьма озабоченный голос, я же попрощалась довольно сухо.

Вытащив пишущую машинку, я зафиксировала все, что мне было известно, на бумаге в виде длинного и подробного отчета. Итак, еще один фрагмент мозаики встал на место. Той ночью контейнер в доме Гласс вскрыл не Лайл, а Чарли, который сунул письмо между вещами Либби, рассчитывая, что я наткнусь на него и он сможет прикрыть свои следы дымовой завесой из «любовного романа» Лоренса Файфа и Либби Гласс. Этим же объяснялся и ключ от квартиры Либби, найденный в связке ключей Лоренса в его кабинете. В данном случае Чарли было совсем несложно подложить самому себе эту «улику». Закончив печатать, я почувствовала себя изможденной, но полной решимости довести дело до конца. Где- то в подсознании настойчиво звучал сигнал предостережения, но я понятия не имела, чем бы еще можно подстраховаться. Похоже, что особенно и нечем. А может, никакой подстраховки и не понадобится. Но как показали события, я здорово ошибалась.

Закончив свой отчет, я заперла его в ящик письменного стола. Потом прошла на стоянку, села в машину и направилась к дому Чарли, который находился на Миссайл-авеню. Через два дома за ею жилищем располагался домишко с чудным и непонятным названием «Покой».

Оставив там свой автомобиль, я пешком вернулась назад.

Чарли жил в двухэтажном строении, выкрашенном ярко-желтой краской, с потемневшей черепицей на крыше и выступающим окном на фасаде. Слева от дома был узкий проезд. Этот дом вполне годился для съемок многосерийных семейных шоу, которые обычно крутят по телеку в восемь вечера, настолько в нем все выглядело основательным, продуманным и пригодным для детей. Никаких следов машины или самих жильцов я не заметила. Я обогнула дом и непринужденно прошла к гаражу, все время оглядываясь через плечо. Никаких назойливых соседей, пялящихся на меня, пока тоже не наблюдалось. Приблизившись к одноместному гаражу, я подошла к боковому окошку и, приложив к глазам ладони лодочкой, заглянула внутрь. Там было пусто: только у задней стены стояла деревянная скамейка, а рядом с ней старая дачная мебель, покрытая толстым слоем пыли. Оглядываясь по сторонам, я прикидывала, чей же это мог быть черный автомобиль и почему до сих пор полицейские его не отыскали. Если бы удалось разобраться с этим вопросом, то у меня было бы что сказать Кону Долану. Мне в любом случае придется с ним встретиться; но до этого хотелось раздобыть что-нибудь более конкретное.

Возвратившись к машине, я уселась на сиденье и предалась своему любимому занятию — размышлениям. Смеркалось. Я взглянула на часы — было уже без четверти семь, и я начала беспокоиться. Мне вдруг чертовски захотелось выпить бокал вина, и я решила навестить Никки. Она сказала, что будет дома. Сделав запрещенный в этом месте разворот, я направилась вниз по Миссайл-авеню в сторону автомагистрали, ведущей на север. Проскочила Ла-Куесту и двинулась к побережью, оставив сбоку от себя лощину Хортон, огромный кусок земли, носящий гордое звание «перспективного района застройки». Когда-то вся земля здесь принадлежала одной семье, однако сейчас ее разделили на участки по миллиону долларов каждый для строительства особняков новых богачей. За Монтебелло в Санта-Терезе закрепилось название района «старых денежных мешков», а Хортон, выходит, для «новых», но никто не воспринимает это различие всерьез. Богатый — всегда богатый, и дураку понятно, что это значит. Дорога через Хортон узкая и извилистая, полностью закрытая деревьями, и с этой точки зрения я обнаружила единственную разницу — в Монтебелло некоторые дома все-таки видны с дороги, здесь же ничего рассмотреть невозможно. Выехав налево на Оушен-вэй, я помчалась параллельно обрывистому берегу, на котором виднелись элегантные коттеджи, уютно вписавшиеся между дорогой и скалами.

Я чуть было не проскочила мимо дома Джона Пауерса, поскольку раньше подъезжала сюда с другой стороны. Все-таки заметив его, я бросила быстрый взгляд на крышу, расположенную вровень с дорожным полотном.

Внезапно в голову пришла шальная мысль, и я нажала на тормоза, остановившись у обочины шоссе. Секунду помедлила, прислушиваясь, как колотится сердце в груди.

Потом вытащила из замка ключ зажигания, сунула за пояс джинсов свой маленький самозарядный пистолет и достала из «бардачка» фонарик. Пощелкала выключателем — свет в норме. Уличных фонарей в этом месте было совсем немного, а те, которые горели, выполняли скорее декоративную роль, словно на старинной литографии заливая все таинственным, туманным светом и отбрасывая тускло-голубые круги, с трудом пробивавшие густую темноту.

Я вышла из машины и заперла ее на ключ.

Никакой тропинки вдоль трассы я не обнаружила, лишь спутанные заросли плюща. Дома здесь располагались на приличном расстоянии друг от друга и были отделены заросшими участками земли, на которых сейчас оглушительно трещали цикады и другие ночные насекомые. Я возвращалась по шоссе к дому Пауерса. Поблизости не было видно никаких строений и ни одной машины.

Я подождала и пригляделась — свет в доме не горел. Включив фонарь, я направилась по подъездной дороге к видневшемуся передо мной зданию, прикидывая, отсутствует ли еще Пауерс, и если так, то где находятся собаки. Поскольку Чарли отбыл в Санта-Марию на два дня, он вряд ли оставил их на улице.