— Простите. Можем начинать, — сказала она.

— Как долго вы были замужем за Лоренсом Файфом?

— Тринадцать лет. Мы познакомились в колледже, он учился на третьем курсе, я — на первом. Насколько помню, до свадьбы мы встречались с ним месяцев шесть.

— Для вас это были удачные годы? Или не очень?

— Ну, сейчас я гляжу на все более трезво, — заметила она. — Раньше эти годы мне казались потерянными, но теперь я уже так не считаю. А вы сами-то знали Лоренса?

— Мне доводилось встречаться с ним пару раз, — сказала я, — но лишь мельком.

— Если надо, он умел быть просто очаровательным, — искоса взглянув на меня, продолжала Гвен, — но по сути это был настоящий сукин сын.

Кэти улыбнулась, мельком посмотрев в нашу сторону. Гвен, заметив это, рассмеялась.

— Эти две дамы уже сотню раз слышали мой рассказ, — объяснила она. — Они еще ни разу не были замужем, и я как бы играю роль адвоката дьявола* [Адвокат дьявола — в католической церкви человек, выступающий на церемонии канонизации святого в качестве оппонента с целью опорочить святость канонизируемого.]. Во всяком случае, в то время я была образцовая жена, то есть выполняла свои обязанности с редким рвением. Готовила изысканную еду, следила за домашними расходами, прибиралась в доме, занималась воспитанием детей. Не хочу утверждать, что в этом было что-то уникальное, но предавалась я этому с подлинным прилежанием. Волосы убирала в такой французский пучок, знаете, когда все заколки строго на своем месте. А одевалась незатейливо, по принципу куклы Барби, чтобы только быстро одеться и раздеться. — Тут она прервалась и неожиданно звонко рассмеялась над ею же нарисованным образом. — Привет, я — Гвен. Я — образцовая жена, — проверещала она гнусавым и гортанным голосом говорящего попугая.

В ее словах чувствовалась ностальгия. Казалось, что кто-то из друзей тепло вспоминает не об умершем Лоренсе, а о ней самой. Иногда она посматривала в мою сторону, не переставая стричь и причесывать собаку, стоявшую перед ней на столе. Но в любом случае настроена она была вполне дружелюбно — вовсе не столь агрессивно и замкнуто, как я ожидала.

— Когда все наконец закончилось, я была просто в ярости — не столько на него, сколько на саму себя, что доверилась такому мерзавцу. Только поймите меня правильно. Я с радостью рассталась с ним, и такой поворот событий меня вполне устраивал, но вместе с тем в результате развода я оказалась в жутком положении, лишенная практически всего имущества. Вплоть до того, что мне было просто не на что начать самостоятельную жизнь. Ведь деньгами в семье распоряжался только он, и соответственно и его руках была вся власть. Он принимал все самые важные решения, особенно когда это касалось детей. Я лишь обихаживала их, кормила и одевала, зато он определял их подлинную судьбу. В свое время я этого не поняла, потому что мне отводилась лишь подсобная роль — следить за домом и ублажать хозяина, хотя это было и непростой задачей. Теперь-то, оглядываясь назад, я вижу, насколько меня затрахала та жизнь.

Она бросила на меня внимательный взгляд, пытаясь определить, как я среагирую на неформальную лексику, но я лишь улыбнулась в ответ.

— Вот и я поначалу была похожа на других женщин моего возраста, которые в свое время развелись. Знаете, ведь все мы вздыхаем об утраченном, потому что считаем, будто у нас и вправду там что-то было.

— Но кажется, вы сказали, что теперь смотрите на вещи более трезво, — заметила я. — Что же вас к этому подвигнуло?

— Шесть тысяч долларов, потраченных на лечение, — вот что, — бесстрастно ответила Гвен.

Я улыбнулась и продолжила:

— А что именно послужило поводом для развода?

При этих словах щеки у нее слегка покраснели, но взгляд оставался таким же открытым.

— Если вам и вправду интересно, вернусь к этому немного позднее, — проговорила она.

— Разумеется, — согласилась я. — Пожалуйста, продолжайте ваш рассказ.

— Не один он был виноват в нашем разводе, — продолжила она. — Но так же несправедливо было и валить все на одну меня, а ему удалось обставить дело именно таким образом. Говорю же вам, он меня просто измотал.

— Каким образом?

— Мало ли для этого приемов? Ведь тогда я была очень наивна и всего боялась. Мне просто хотелось побыстрей выкинуть Лоренса из своей жизни, и я была готова пожертвовать всем. Кроме детей. За них я боролась, цеплялась зубами и ногтями, да что там говорить! Конечно же, я проиграла. И забыть этого уже никогда не смогу.

Мне хотелось узнать у нее поподробнее о разделе имущества, но, судя по всему, эта тема тоже была для нее довольно болезненной. Этот вопрос я решила пока отложить и вернуться к нему позднее.

— Но ведь дети после его смерти должны били вернуться к вам. Особенно учитывая тот факт, что его вторая жена сидела в тюрьме, — заметила я.

Гвен ловко заправила под косынку выбившуюся прядь пепельных волос и ответила:

— Они в то время учились в колледже. Фактически Грегори той осенью уже заканчивал, а Диане оставался еще год. Но оба были какими-то забитыми. Лоренс всегда считался ревнителем строгой дисциплины. В общем-то я никогда не возражала против этого — я и сама считаю, что детей надо приучать к порядку, — но он был чрезмерно строг, не допускал даже малейшего проявления эмоций. Как правило, он добивался своего в агрессивной, не терпящей возражения манере, особенно когда это касалось детей. Так что уже после пяти лет такого воспитания и Грегори, и Диана заметно очерствели и замкнулись в себе. Оба стали какими-то чужими и необщительными. Насколько мне известно, он всегда требовал от них полного отчета о всех личных делах, точно так же, как раньше и от меня самой. Конечно, я встречалась с детьми по выходным и изредка в другие дни, бывали они у меня и на летних каникулах. Правда, я уже стала забывать, когда это было в последний раз. Уверяю вас, его смерть оказалась для них подлинным потрясением. Раньше их чувства были глубоко запрятаны и не находили выражения, а тут вдруг получили выход. В результате Диана даже попала в психлечебницу. Грегори тоже проходил сеансы психотерапии, хотя и не так часто. — Она на несколько секунд задумалась. — У меня такое ощущение, что я поведала вам историю болезни.

— О, что вы, я очень ценю вашу откровенность, — поблагодарила я Гвен. — Скажите, а сейчас дети здесь, в городе?

— Грег живет к югу отсюда, в Палм-Спрингс. На берегу Солтон-Си* [Соленое озеро на юго-западе США.]. У него там катер.

— И чем он занимается?

— Ну, ему совсем не обязательно чем-то заниматься. Лоренс полностью обеспечил его средствами к существованию. Не знаю, в курсе ли вы уже насчет распределения страховой премии, но все имущество Лоренса поделено поровну между тремя детьми — Грегом, Дианой и сыном Никки, Колином.

— А что с Дианой? Где она?

— В Клермонте, работает в школе. И параллельно осваивает другую специальность. Она хочет заниматься с детьми, лишенными слуха, и, по-моему, у нее к этому неплохие способности. Какое-то время меня очень беспокоила судьба Дианы, потому что в один миг слишком много всего навалилось — мой развод, потом Никки, Колин и взятая ею на себя ответственность, — хотя все это ее не сломило.

— Погодите минуту. Не поняла, что вы имеете в виду, — перебила я.

Гвен с удивлением взглянула на меня:

— А разве вы не встречались с Никки?

— Да, мы немного с ней беседовали, — сказала я.

— И она не говорила, что у Колина нет слуха? Он ведь глухой от рождения. Не помню уж точно, почему это случилось, но сделать тогда ничего не удалось. Диана приняла все очень близко к сердцу и сильно расстроилась.

Когда родился Колин, ей было тринадцать лет, в то время она была замкнута в своем собственном мирке, куда никого не допускала. И несчастье Колина, очевидно, ее встряхнуло. Не претендую на профессиональный психоанализ, но то, что я вам сейчас сказала, мне сообщил ее психиатр, и это похоже на правду. Думаю, сейчас и сама Диана с этим согласится — да фактически она подтверждает это делом,