— Да! Потому что это опрокидывало всю мою жизнь и служило приговором. Ибо я оказался один, обнаженный, лишенный даже моей веры, и теперь мне некому было принести жертву. Следовало ли повиноваться этому озарению?
Я не смог. Это требовало слишком многого. Я решил продолжать мой путь в избранном направлении. Но, начиная с этого дня, все было разрушено. И началось мое длительное падение ко дну.
И я стал бороться против вас и ваших союзников. Я отправил посланцев, чтобы они раздобыли в Париже материалы дела по колдовству, в котором обвиняли вашего мужа. Но ваша победа в Квебеке произошла быстрее, и я ничуть этому не удивился. Я с самого начала был побежден. Когда вы выехали в Квебек, Мобег сослал меня.
Он прервался, затем продолжил с внезапным гневом.
— Без его вмешательства я завладел бы городом и победил бы вас.
Потом он сменил тон:
— Мобег, мой начальник, сослал меня. И не без того, чтобы выбранить меня. Однако, все, что он сказал мне, я знал заранее. Я узнал это тогда, на берегу озера.
Мои обеты послушания принуждали меня удалиться… И я оказался один, вдали от друзей.
Я потерял все силы.
Я чувствовал, что в глубине души я боюсь, меня охватила слабость, страх, что я лишен своего могущества.
Он рассказал о месяцах, проведенных возле озера Фронтенак, Онтарио и Гурон. Точка пересечения путей миссионеров находилась в форте Сен-Мари, между озерами Гурон и Трейси.
Он находился на границе Новой Франции, где, кроме солдат гарнизона, и нескольких путешественников, и следопытов, были только индейцы.
Миссии формировали крещеных индейцев в нации ирокезов, которые воевали со своими языческими соплеменниками. Здесь были негры, эриэ, андасты и ирокезы Пяти наций, крещеные, наказанные и изгнанные из их племен за их веру. Они покинули долину пяти озер, чтобы собраться в тени французских поселков и иезуитов, не для того только, чтобы жить в вере, но и для того, чтобы получить защиту европейцев.
И она поняла, что иезуит провел ужасные годы, тщательно скрывая свои чувства перед друзьями, перед коллегами и сторонниками. Он избегал встреч со следопытами или канадскими путешественниками, потому что не хотел слышать какие-либо новости об Акадии или Канаде. Вот откуда пошли слухи, что он попал в плен к ирокезам, ведь никто не получал о нем известий. Никто не старался навести о нем справки или прислать ему письмо.
— Действительно, никто мной не занимался, я это понял, — сказал он с горечью. — Никому не было дела до моего удела, до важности работы, которой я посвятил свои дни. Господин и госпожа де Пейрак были в Квебеке, и все чествовали победителей, все хотели с ними встретиться.
Меня хотели забыть, и я исчез. И самым простым было сказать, что я в плену у ирокезов. Но только после моей «смерти»… этой смерти, о которой, как вы мне рассказали, было объявлено в Новой Англии и потом в Новой Франции.
57
— Вот при каких обстоятельствах я попал в плен. Однажды летним утром в сопровождении отца де Марвиля и молодого канадца Эммануэля Лабура, прибывшего год назад, чтобы помогать нам крестить дикарей, и еще нескольких человек, я отправился в один городок, чтобы отслужить там мессу. Но нас окружили ирокезы. Вы их знаете. Вы спокойно идете по лесу, который кажется пустым, даже птицы не поют, и вдруг стволы деревьев раздваиваются, и появляются человеческие тела. И вот вы уже находитесь в окружении привидений, украшенных перьями, которые вас хватают.
После двух дней пути вся группа достигла первых поселений Долины ирокезов.
Никто из нас не питал иллюзий. Нас ждали страдания и смерть.
Мы провели долгую ночь в хижине, где нас закрыли. Я с завистью смотрел на моих спутников, которые после долгой молитвы заснули глубоким сном. Я сам помог им в этом, напомнив, что все мы находимся в руках Господа. Слова выходили из моих уст, словно странная субстанция.
Я застыл в ожидании. А они, успокоенные моими словами, безмятежно спали, тогда как я видел, как страшный час приближается. «Ах, хоть бы эта ночь никогда не кончалась! — думал я. — Хоть бы не начинался день, пусть Господь остановит землю, пусть он разрушит нас всех, пусть никогда не наступит время страданий. Ты еще не жил, — обращался я к самому себе, — ты не познал счастья. И теперь это тело, не познавшее любви, обречено на истязания».
Ах! Агония Христа и его кровавый пот, как это было мне близко! Но ангел не прилетел меня утешить. Я этого не заслужил.
Я был в аду. Небо было глухо. Вокруг были одни демоны. И ни малейшей надежды!
И тут я вспомнил о вас, и решил, что вы будете радоваться моей гибели… Нет! Я с самого начала знал, что вы непричастны к моим бедам, что не вы послужили их причиной.
Но в тот момент вы олицетворяли всех женщин, которых я видел, вы были олицетворением зла.
И одновременно я признал, что совершил ошибку, что вся моя жизнь была обманом, и этого уже не поправить. С этого прозрения началась моя гибель. Все способы защиты были сведены к нулю.
И такая ситуация казалась мне чудовищно несправедливой. Крик рвался с моих губ, и я сдерживал его с огромным трудом.
— Не второй раз! Не второй раз!
Я считал, что уже достаточно того, что я побывал однажды в плену и лишился пальцев.
Ближе к утру я услышал смертельные песни крещеных индейцев, находящихся в соседней хижине. Я предположил, что за ними пришли, ибо их голоса стали удаляться и лишь изредка доносились со стороны леса. Затем я почувствовал запах горелой кожи и мяса, хорошо мне знакомый.
Встало солнце. Наступил день. Пришла наша очередь. Нас привели на поляну, где индейцы продолжали мучить своих собратьев-христиан. Одни из несчастных молчали, другие выкрикивали проклятия, третьи не могли издать ни звука, потому что у низ вырвали языки.
Нас ждали три столба. Передо мной появился Уттаке, который посмотрел на меня насмешливо и дерзко.
Тошнота подкатила к моему горлу, внутренности сжались.
И тут он подошел ко мне ближе и быстро сломал два зуба.
— Ты очень гордишься своими зубами, Черная Одежда, ты гордишься тем, что знаешь наши секреты сохранения их в чистоте и здоровье! Я видел, как ты жевал смолу, смешанную с соком белого сумаха. Так ты не любишь страдать, Черная Одежда, тебе не нравится страдать и быть слабым перед недругами и особенно друзьями!..
Я задрожал.
Воин подошел к Эммануэлю и, взяв его за руку, принялся отпиливать ему фалангу пальца при помощи ракушки.
Я видел, как капала кровь, медленно, тяжелыми каплями. Я думал:
— Они уже отняли у меня два пальца. На этот раз они отрежут остальные, и я не смогу служить мессу…
Крик! Я услышал ужасный нечеловеческий крик, похожий на ураганный вой, и не понял, что это я сам кричу.
Я упал на колени возле Уттаке. Я обнял его колени и стал умолять, чтобы меня помиловали. Не два раза! «Не надо второго раза!.. — кричал я ему. — Убей меня сразу, но не мучай!»
Самым ужасным во время этой сцены было видеть взгляды окружающих — палачей и их жертв.
