француженкам — они уже понемногу успокаивались, хотя и наблюдали за происходящим широко раскрытыми от изумления глазами.

— Представляю вам прославленного индейского вождя, — весело объявила она. — Вы видите, никакой он не Сатана. Напротив, он католик, и очень ревностный, пламенный защитник Креста Господня и Иезуитов. Два воина, которые пришли вместе с ним — тоже крещеные.

— Дикари! — прошептала Амбруазина. — Первые, увиденные нами! Какой волнующий момент!

Они по-прежнему рассматривали издалека, со смешанным чувством ужаса и отвращения, трех краснокожих, в то время как индейцы шумно рассаживались, с любопытством смотря по сторонам.

— Но.., они такие страшные и выглядят так грозно, — продолжала герцогиня. — И потом, от них идет чудовищный запах.

— Пустяки, к нему быстро привыкаешь. Ведь это всего-навсего медвежий или тюлений жир — они смазывают им тело, чтобы защитить себя от холода зимой и от москитов летом. Думаю, именно Пиксарета вы сегодня утром в полусне приняли за привидение?

— Да… Наверное… Но неужели он осмелился бы проникнуть в ваши комнаты, не объявив о себе?

— С ними все возможно. Дикари столь бесцеремонны и кичливы, что ничего не понимают в правилах обхождения, принятых между белыми. Но зато сейчас я должна покинуть вас, чтобы заняться ими, иначе они будут оскорблены. Ужасно оскорблены.

— Конечно, дорогая. Я понимаю, что надо щадить чувства туземцев — сколько молитв мы читаем во спасение их душ в наших монастырях. И все-таки они очень страшные. Как можете вы быть так веселы с ними и терпеть, чтобы они к вам прикасались!

Анжелику забавляли страхи герцогини.

— Они очень любят посмеяться, — улыбнулась она. — Надо уважать их и смеяться вместе с ними. Большего они и не требуют.

Пиксарет взял предложенный ему виргинский табак, но отказался от пива и с еще большим негодованием — от водки.

— Демон пьянства — наихудший из всех; он отнимает у нас жизнь и рассудок; он порождает убийства.

— Ты говоришь как Мопунтоок, вождь металаков, в Верхнем Кеннебеке. Он открыл мне воду источников.

— Вода источников передает нам силу наших предков, погребенных в земле, где она течет.

Анжелика послала за самой свежей водой, какую только можно было найти.

И вдруг Пиксаретом, казалось, овладела задумчивость.

В том ли было дело, что поселение Голдсборо внушало робость великому вождю абенаков, союзнику французов и их духовных наставников, иезуитов? Или же, несмотря на свою независимость, вождь чувствовал за собой вину — ведь он пробрался в почти английское поселение, чтобы получить там выкуп за пленницу, которую он даже не сможет обратить в католическую веру, поскольку она уже была католичкой?

Анжелика, желая угодить индейцу, заверила его, что он и его воины найдут здесь самое лучшее железо для своих томагавков, и что если великий вождь желает иметь жемчужины, у господина де Пейрака они есть в запасе — голубые и зеленые, привезенные ему из Персии. И на переговорах он предложит такому важному военачальнику не обычные раковины, подбираемые на берегу, а привезенные из Индийского океана. Хотя и очень редкие в Америке, они подчас заменяли здесь деньги с тех пор, как их сюда завезли каравеллы Индийской компании, и считались настоящим сокровищем. Даже за Великими озерами люди рассказывали друг другу об уборах вождей племени сиу — никогда не видавшие белого человека, они тем не менее горделиво навешивали на себя по несколько рядов таких раковин, выловленных в морях, о существовании которых сами вожди даже не подозревали. Жером и Мишель слушали с огромным интересом. Глаза их блестели от разыгравшихся аппетитов, но Пиксарет внезапно резко прервал разговор, заявив, что не пристало пленнице самой обсуждать свой выкуп, и что он предпочитает вести переговоры с тем, кого зовут Тикондерога — Человек-Гром.

— Ты хочешь, чтобы я проводила тебя к нему, — предложила Анжелика, смиряясь с его настроением.

— Нет, я смогу найти его сам, — категорически заявил Пиксарет.

Что с ним внезапно приключилось? Сказать, что весельчак и шутник Пиксарет вдруг превратился в человека, чем-то озабоченного, значило ничего не сказать. В его глазах, черных и блестящих, как ягоды ежевики, читалось серьезное, напряженное размышление, отчего эта пестро раскрашенная маска, эта внезапно застывшая, окаменевшая паутина ярко-красных завитков приобрела выражение острой тревоги. Он принялся озираться вокруг себя, но на сей раз не с любопытством, а недоверчиво, словно принюхиваясь к чему-то. Затем он притронулся кончиком пальца ко лбу Анжелики.

— Опасность над тобой, — пробормотал он, — я знаю, я чувствую.

Его заявление пробудило в Анжелике чувство тревоги. Она не любила, когда дикари, подобно дурачку Адемару, начинали вещать о своих тайных предчувствиях — слишком велика была вероятность, что догадки их справедливы.

— Что за опасность, Пиксарет, скажи мне? — спросила она.

— Не знаю.

Он встряхнул своими косицами, накрученными на лисьи лапки.

— Ты крещеная? — спросил он, устремляя на нее взгляд духовника-иезуита, что при его размалеванной физиономии выглядело совершенно нелепо.

— Конечно, крещеная. Я же тебе говорила.

— Тогда молись Деве Марии и святым. Это все, что ты можешь сделать. Молись! Молись! Молись! — торжественно заклинал он ее.

Он поднес руку к сложному убранству из своих смазанных жиром волос, поискал там что-то и вытащил одно из многочисленных украшений — четки капуцина, из крупных бусин, заканчивающихся деревянным крестиком — и повесил их на шею Анжелике, затем трижды благословил ее, произнося священную формулу:

«Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа…» Наконец он вскочил на ноги и схватил свое копье.

— Торопитесь же, — неодобрительно обратился он к своим соратникам. — Я должен пуститься в путь прежде, чем ирокезы растекутся по нашим лесам. Лето заставляет этих койотов выходить из их вонючего логова.

Теперь, когда мы покончили с англичанами, завершим дело правосудия, дабы содействовать французам, нашим братьям во Христе, и ублаготворить возлюбленных отцов наших, Черные Сутаны. Иначе дьяволы, бродящие неподалеку, быстро одолеют нас.

Мужайся, сестра моя, я должен покинуть тебя. Но помни: молись! Молись! Молись!

Произнеся эти торжественные слова, индеец в несколько прыжков исчез. Оба его сподвижника устремились вслед за ним, и только тяжелый первобытный запах напоминал еще некоторое время об их пребывании в форте.

Растерянная и встревоженная Анжелика пыталась понять причины перемены в настроении Пиксарета.

Возможно, ему что-то не понравилось в Голдсборо?

Он внезапно еще раз подтвердил свои дружеские чувства по отношению к французам и Черным Сутанам. А его намек на англичан пробудил в Анжелике пронзительное воспоминание о резне, свидетельницей которой она была совсем недавно.