которого спас.

Когда Антикас вернулся в лагерь, Ногуста спал, а королева проснулась и кормила сына. Ульменета подозвала к себе Антикаса и сказала:

— Рана тяжелая. Я сделала что могла, но он очень слаб, и я не ручаюсь за его жизнь.

— Зато я ручаюсь. Он боец и так просто не сдастся.

— Боец стар, и его мучает не только рана, но и горе. Зубр был его другом, и он знал, что тот умрет.

— Да, он знал, — кивнул Антикас. — Что требуется теперь от меня?

— Ты должен довести нас до Лема.

— Почему этот заброшенный город так важен? Что можем мы найти в его руинах?

— Приведи нас туда — и увидишь. У нас есть еще час времени, а потом я разбужу спящих.

Антикас увидел кровоподтек у нее на виске и сказал:

— Удар был жестокий. Как ты себя чувствуешь?

— Тошнит немного, но жить я буду, Антикас Кариос, —устало улыбнулась она. — У меня есть карты — не хочешь ли взглянуть?

Он развернул одну, и Ульменета придвинулась к нему.

— Вентрийская армия идет вот отсюда, — показала она. — Они движутся серпом, полагая, что мы будем прорываться к морю. Еще два дня, и они перекроют все дороги, ведущие к Лему.

— На этой карте не указан масштаб. Я не могу сказать, как далеко нам до города.

— Меньше сорока миль на юго-запад.

— Я обдумаю, как лучше туда проехать. — Антикас бросил взгляд на Аксиану, которая сидела далеко и не могла их слышать. — Для нас и для всего мира было бы лучше, если бы Зубр прыгнул в пропасть вместе с ребенком.

— Нет, — возразила Ульменета. — Повелитель демонов уже начал Великое Заклятие. Смерть ребенка завершила бы его, принесли бы дитя в жертву или нет.

Антикаса пробрала дрожь, и он отвернулся, вспоминая, как его пальцы тянулись к горлу ребенка.

— Что ж, — сказал он наконец, — это придает глянец гибели старика.

— Такой подвиг не нуждается в глянце.

— Пожалуй. — Антикас отошел, и маленькая Суфия, сидевшая с Коналином и Фарис, подбежала к нему.

— А он прилетит к нам опять? Я буду смотреть на небо — вдруг его увижу?

— Да, он прилетит, — ответил Антикас. — Когда будет нужнее всего.

Ногуста смутно сознавал, что едет верхом на коне. Кто-то сидел позади, удерживая его в седле. Открывая глаза, он видел их отряд, медленно пересекающий зеленую долину. Впереди ехал Антикас Кариос на Звездном. Ногуста ощутил раздражение, но потом вспомнил, что сам велел вентрийцу взять его коня. Звездный горяч, и Ногуста в таком состоянии не усидел бы на нем.

Руки, поддерживающие его, были тонкие, женские. Он погладил их и шепнул:

— Спасибо.

— Может быть, остановиться, чтобы ты отдохнул? —спросила его Ульменета.

— Нет. — В глазах у него потемнело, и он привалился к женщине.

Зубра больше нет, с острой болью вспомнил он. Мерный ход коня укачал его и погрузил в воспоминания о прошлом. День проходил как в тумане. На привале Кебра помог ему слезть. Ногуста сознавал только, что солнце светит ему в лицо, а трава холодит спину. Как хорошо. Заснуть бы и никогда больше не просыпаться. Где-то плакал грудной младенец, и детский голосок что-то пел. Кажется, эту девочку задавила повозка? Нет, конечно, нет. Хорошо, что она жива — точно камень свалился с души.

Кто-то пришел и стал кормить его густой похлебкой. Он помнил ее вкус, но не знал, кто его кормит и почему он не может есть сам.

Потом он увидел отца. Они все сидели в большой комнате — братья, сестры, мать и старая тетка. «Сейчас я покажу вам фокус», — сказал отец и встал со своего любимого кресла, обитого конской шкурой. Он снял с шеи свой талисман, и длинная цепочка блеснула золотом при свете лампы. Подойдя к старшему из братьев, отец попробовал накинуть цепь ему на шею, но цепь вдруг уменьшилась, и голова не пролезла. Такой же фокус он проделал с каждым из братьев и наконец подошел к Ногусте. Цепь наделась без труда, и талисман лег на грудь мальчика.

«В чем же тут секрет?» — спросил старший брат.

«Секрета нет, — ответил отец. — Талисман сделал свой выбор, только и всего».

«Так нечестно. Наследник я, и талисман тоже должен быть моим».

«Я не был наследником, однако он выбрал меня», — заметил отец.

«А как он выбирает?» — спросил самый младший.

«Не знаю. Его сделал наш предок, который был выше любого из королей».

Ночью в их спальне старший брат ударил Ногусту по лицу. «Он должен принадлежать мне. Отец нарочно это сделал, потому что любит тебя больше».

Ногуста до сих пор чувствовал боль от его удара, только теперь она почему-то переместилась в плечо.

Снова оказавшись верхом на коне, он открыл глаза и увидел звездное небо. Над горами взошел молодой месяц, точь-в-точь такой, как на его талисмане, — только без золотой руки, которой следовало держать его. Высоко в воздухе скользила на белых крыльях сова. Белые крылья…

— Бедный Зубр, — сказал вслух Ногуста.

— Теперь он обрел покой, — ответила сзади Ульменета, каким-то образом преобразившаяся в Кебру.

— Как это ты так? — пробормотал Ногуста и снова уснул.

Проснулся он у костра. Кебра снова стал Ульменетой, и она, приложив руку к его ране, тихо пела какие-то слова.

Перед глазами у него плавала размытая фигура. Ногуста погрузился в глубокий сон и увидел себя на Длинном Лугу около дома. Он слышал, как поет мать на кухне, а рядом с ним сидел высокий человек, тоже чернокожий, но незнакомый ему.

— Это были хорошие, мирные времена, — сказал человек.

— Лучшие из времен, — согласился Ногуста.

— Если будешь жив, возвращайся сюда и отстрой дом заново. Твой табун до сих пор бегает в горах под защитой сильных жеребцов.

— Воспоминания слишком тяжелы.

— Это так, но здесь есть и покой, если ты его ищешь.

— Кто ты? — спросил Ногуста.

— Эмшарас. Ты последний из моего человеческого рода.

— Ты наложил Великое Заклятие.

— Я начал его, но оно еще не завершено.

— Скажи мне: дитя умрет?

— Все дети человеческие умирают, Ногуста. В этом их слабость — и сила. В смерти заключена великая власть. Отдыхай теперь, ибо тебе предстоит последнее испытание.

Ногуста открыл глаза. Над горами занималась заря. Он со стоном сел, и Кебра улыбнулся ему.

— Добро пожаловать обратно, дружище, — со слезами на глазах сказал лучник и впервые в жизни обнял Ногусту.