расследования. Скажите, свидетельница, кто убил попугая, находившегося в вашем доме?

– Я не знаю.

– Попугая вам принесли в пятницу, второго числа?

– Правильно.

– А в субботу, третьего числа, вы уехали со своим мужем?

– Нет, мой муж уехал днем в субботу в Санта-Дель-Барру. В понедельник был праздник, я сама поехала туда в воскресенье и провела вечер воскресенья и утро понедельника вместе с ним в отеле. Домой я вернулась поздно вечером. За попугаем смотрела моя хозяйка, миссис Винтерс. В понедельник я уже не могла зайти за ним. На следующее утро, во вторник, я была свободна до трех часов. Мне не хотелось ни с кем встречаться. Я поднялась с зарей, села в машину, поехала в горы, как я уже говорила, а к трем часам возвратилась в город и приступила к работе.

– Разве неверно, – настаивал прокурор, – что сегодня утром вы возвратились очень рано, чтобы, помимо всего прочего, убить своего попугая?

– Конечно, неверно! Я даже не знала, что попугай убит. Мне об этом сказал шериф.

– Я хочу немного освежить вашу память, мисс Монтейт.

По знаку прокурора на подносе принесли попугая, прикрытого сверху белой тряпкой. Спрэг трагическим жестом сорвал ее. Жадные до всякого рода зрелищ зрители вытягивали шеи. Они дружно вздохнули, увидев на подносе окровавленного зелено-красного попугая, нарядная головка которого лежала отдельно.

– Это ведь дело ваших рук, мисс Монтейт, не так ли? – трагическим голосом спросил Спрэг.

Элен Монтейт даже отшатнулась.

– У меня... мне нехорошо. Пожалуйста, уберите его... кровь...

Прокурор повернулся к зрителям и торжествующе объявил:

– Убийца трепещет, столкнувшись с...

– Ничего подобного она не делала! – взорвался Мейсон. – Мне стыдно за вас, мистер Спрэг. Эта молодая женщина вынесла ужасные муки. С ней обошлись поистине бесчеловечно. На протяжении двадцати четырех часов она узнала, что человека, которого она любила и считала своим мужем, убили. В час такого тяжкого испытания она не встретила ни в ком участия. Нет, вместо этого, ее горе выставляют напоказ и...

– Вы произносите защитительную речь? – фыркнул Спрэг.

– Нет, просто я дополняю и уточняю вашу.

– Я в состоянии сам ее закончить! – заорал прокурор.

Коронер стукнул по столу кулаком.

– Господа, призываю вас к порядку.

– Прошу извинить меня за несдержанность, – вежливо сказал Мейсон, но нужно считаться с тем, что молодая женщина, находившаяся в таком нервном напряжении, что у нее могла бы начаться истерика, неожиданно столкнулась с нечуткостью, желанием сыграть на ее естественных чувствах. Любой человек, особенно женщина, на ее месте отреагировал бы точно так же. А прокурор не только усмотрел в этом признание ее вины, но и объявил об этом во всеуслышание. Конечно, это его привилегия, но есть случаи, когда нужно проявлять человечность...

– Я вовсе не старался что-то превратно истолковать! – закричал Раймонд Спрэг.

Коронер нахмурился.

– Как будто этого нельзя было сделать без окровавленных простынь, бросаемых под ноги, – съязвил Мейсон.

– Предупреждаю, что я не допущу в дальнейшем никаких личных выпадов, театральных представлений, окровавленных тряпок, мертвых птиц и прочего балагана! – громко заявил коронер. Он посмотрел на Мейсона, потом перевел взгляд на Спрэга и добавил: – Продолжайте расследование.

– У меня все, – объявил прокурор.

– Могу ли я задать вопрос? – спросил Мейсон.

Коронер кивнул. Мейсон шагнул вперед и заговорил тихим голосом:

– Не хочу подвергать вашу нервную систему излишней травме, но я бы попросил вас сделать над собой усилие, взглянуть на попугая и сказать, тот ли это попугай, которого ваш муж принес вам в подарок?

Элен Монтейт испуганно посмотрела на адвоката, но потом все же подошла к убитой птице и тут же отвернулась.

– Не могу, – сказала она, дрожащим голосом. – Знаете, у Казановы на одной лапке не хватает когтя, если не ошибаюсь, на правой лапке. Муж говорил, что он пытался вытянуть сало из мышеловки и...

– У этого попугая когти на месте, – сказал Мейсон.

– Тогда это другой попугай.

– Мисс Монтейт, постарайтесь все же не переживать. Необходимо, чтобы вы сделали еще одно опознание.

Он подал сигнал Полу Дрейку, который, в свою очередь, шепнул что-то своему оперативнику. Тот немедленно вышел в коридор и сразу же появился в дверях с клеткой, в которой сидел попугай.

Наступила такая напряженная тишина, что негромкие шаги детектива по ковровой дорожке казались оглушительными. По-видимому, испугавшись молчания, попугай пронзительно рассмеялся.

Элен Монтейт как-то болезненно улыбнулась, очевидно, с большим трудом ей удалось справиться со своей истерикой.

Мейсон взял клетку у детектива.

– Тише, Попка, – сказал он.

Попугай наклонил голову сначала в одну сторону, потом в другую, повел с забавным видом блестящими глазками по залу. Когда Мейсон поставил клетку на стол, попугай повис на трапеции, пару раз перевернулся в воздухе и уселся на перекладине, явно ожидая одобрения.

– Попка, умница! – похвалил Мейсон.

Попугай нахохлился. Элен подошла к клетке.

– Но ведь это же Казанова! – воскликнула она. – А шериф мне сказал, что его убили.

Попугай, наклонив голову, сказал низким гортанным голосом:

– Входите и садитесь, прошу вас. Входите и садитесь... – Взмахнув победно крыльями, он крикнул: – Убери револьвер, Элен! Не стреляй! А-а! А-а! Боже мой, ты меня застрелила!

Зрители смотрели широко раскрытыми глазами, считая, что они присутствуют при том, как попугай обвиняет свидетельницу.

– Это точно Казанова! – воскликнула с радостной улыбкой Элен.

Раймонд Спрэг заговорил тем же драматическим голосом:

– Я хочу, чтобы слова попугая были внесены в протокол. Попугай обвиняет свидетельницу. Пусть это будет зафиксировано в протоколе.

Мейсон посмотрел на него и усмехнулся.

– Должен ли я понимать, что вы рассматриваете этого попугая в качестве своего свидетеля?

– Попугай сделал заявление, я требую, чтобы оно было занесено в протокол.

– Но попугая не приводили к присяге, – напомнил Мейсон.

Прокурор обратился к коронеру:

– Попугай сделал заявление. Его все ясно слышали.

– Я бы очень хотел знать, считает ли прокурор попугая свидетелем обвинения? – спросил Мейсон.

– Какое это имеет значение? Попугай сделал заявление. Внесите в протокол его слова.

– Если попугай включается в свидетели, я должен иметь право на перекрестный допрос.

– Что за ерунда! – возмутился коронер. – Попугай не может быть свидетелем, но он что-то сказал. Если желаете, слова можно внести в протокол. Я думаю, присяжные прекрасно понимают положение вещей. Лично я никогда не верил в разумность внесения тех или иных слов в протокол, а потом их вычеркивания. Когда присяжные что-то слышат, они это слышат. И достаточно. Продолжается допрос.

– У меня нет больше вопросов, – сказал Мейсон.