— Я проснулся оттого, что какая-то тень упала мне на лицо. Затем я увидел, как кто-то двигается по крыше портика. Я вскочил, взглянул на часы, чтобы узнать, который час, и подошел к окну. Я увидел Питера Кента, обвиняемого, одетого только в ночную рубашку, когда он пересекал патио. В руке у него был нож. Он подошел к кофейному столику, несколько мгновений помедлил, затем пересек патио и скрылся через дверь на другой стороне.

— Под «дверью на другой стороне» вы подразумеваете то место, которое я сейчас указываю на схеме; в спецификации оно обозначено: «Дверь на северной стороне патио».

— Да, именно эту дверь я имел в виду.

— А где, хотя бы приблизительно, находился этот кофейный столик?

Дункан сделал мелком отметку на схеме.

— Вы сказали, что взглянули на часы?

— Совершенно верно!

— И который был час?

— Три часа утра.

— Вы включили свет, чтобы видеть время?

— Нет, не включал. Часы были со светящимся циферблатом, и я мог видеть положение стрелок.

— Вы взглянули на часы до или после того, как заметили человека на патио?

— Как до, так и после. Я посмотрел на часы сразу же, как сел на кровати, и затем взглянул на них, когда вернулся в постель, после того как обвиняемый пересек патио и скрылся через эту дверь.

— Что вы сделали затем?

— Я был весьма заинтригован, надел халат, открыл дверь, оглядел коридор, никого не заметил и затем, решив, раз я нахожусь в доме, где ко мне относятся враждебно, то лучше не совать нос в чужие дела. Я лег в кровать и продолжил прерванный сон.

— Я считаю, если высокий суд позволит, — заметил Мейсон, — то следует вычеркнуть из ответа свидетеля утверждение, что он «находится в доме, где к нему относятся враждебно». Этот вывод свидетеля, попытка повлиять на присяжных, не имеет никакого отношения к заданному свидетелю вопросу, и в дополнение ко всему прочему является его домыслом.

— Эту часть показаний свидетеля можно вычеркнуть, — согласился судья Маркхэм.

Блэйн обернулся к Перри Мейсону:

— Вам еще не предложили подвергнуть свидетеля перекрестному допросу, мистер Мейсон? Возможно, вы еще захотите спросить у него, почему он решил возобновить прерванный сон?

Судья Маркхэм нахмурился и сказал Блейну:

— Призываю вас к порядку!

— Да, — непринужденно ответил Мейсон, — я спрошу его именно об этом. Мистер Дункан, как так получилось, что вы смогли вернуться в кровать и даже заснуть после того, как вашим глазам представилась такая необычайная картина?

Дункан подался вперед, явно рассчитывая произвести впечатление.

— Потому что устал, — был его ответ. — Я же слушал ваши разглагольствования целый вечер.

Зал суда взорвался от смеха. Судебный пристав стукнул молоточком. Судья Маркхэм выждал, пока восстановится порядок, затем обратился к свидетелю:

— Мистер Дункан, вы адвокат. Вас не надо учить тому, как следует вести себя свидетелю. Вы должны воздерживаться от попыток вызвать смех или от того, чтобы сопровождать свои ответы комментариями, о которых вас не просят. Вам также не пристало переходить на личности, отвечая на вопросы защиты!

Дункан смутился и мрачно согласился:

— Да, ваша честь!

— Если высокий суд позволит, — заметил Мейсон, — я вполне готов удовольствоваться ответом в том виде, как его изложил свидетель. Я не прощу вычеркнуть какую-либо часть. Я бы хотел подвергнуть свидетеля перекрестному допросу на предмет его заявления.

— Очень хорошо, — ответил судья Маркхэм, — можете задавать свидетелю вопросы по поводу его заявления столько, сколько сочтете нужным.

Мейсон поднялся со своего места, пристально, почти в упор, глядя на Дункана:

— Итак, вы настолько устали от моих речей, что оказались в состоянии лечь и заснуть. Так я вас понял?

— Именно так.

— Вы беседовали со своим клиентом еще час или около того, когда вы оба покинули совещание.

— Да.

— Мои разглагольствования не утомили вас до такой степени, чтобы отказаться от обсуждения некоторых аспектов дальнейшей стратегии со своим клиентом?

— Я действительно разговаривал с ним.

— И легли спать около одиннадцати часов?

— Да.

— Однако после четырех часов сна усыпляющий эффект моих речей был еще настолько велик, что устрашающее видение мужчины в ночной рубашке и с ножом в руке, выискивающего жертву в лунном свете, не сказалось на вашем желании спать, так?

— Я проснулся. Затем осмотрел коридор, — возразил Дункан. Мейсон не отступал:

— И опять отправился спать?

— Опять отправился спать.

— Спустя несколько минут?

— Да, спустя несколько минут!

— И вы показали под присягой, что смогли уснуть только из-за изнуряющего эффекта моих разглагольствований?

— Вам известно, что я имел в виду.

— Единственное, что я понял из того, что вы имеете в виду, мистер Дункан, — это то, что ничего не понял. И присяжные, как мне кажется, тоже. Теперь, перед лицом суда, давайте будем откровенными. Во время нашего совещания я говорил всего несколько минут в отличие от вас, разве не так?

— Я не засекал время.

— По большей части мои разглагольствования заключались в единственном слове «нет». Согласны с этим?

— Не думаю, что следует вдаваться в подобные детали.

— Но раз вы заявили, что мои речи настолько вымотали вас, что вам не составило никакого труда вернуться в кровать и заснуть, выходит, что вы исказили факты, или я ошибаюсь?

— Я отправился спать, и это все!

— Именно так, мистер Дункан, и подлинная причина, что вы отправились досыпать, — это та, что вы не видели ничего, вызывающего тревогу.

— Любой человек, разгуливающий по ночам с разделочным ножом в руках, у меня лично всегда вызывает тревогу, — огрызнулся Дункан. — Не знаю, как у вас.

— И у меня тоже, — ответил Мейсон. — И если бы вы действительно увидели разделочный нож в руке этой персоны, которая на ваших глазах разгуливала в три часа утра четырнадцатого числа по патио, вы бы достаточно испугались, чтобы известить полицию или поднять на ноги весь дом?

— Не понимаю вашего вопроса. Я видел человека, видел нож и отправился спать обратно.

— Тогда я задам вопрос по-другому, — предложил Мейсон. — Разве это не факт, что вы отчетливо не видели, что в руке у него был именно нож?

— Нет, нож я разглядел.

— Причем тот самый, разделочный? — спросил Мейсон, делая жест в сторону покрытого пятнами крови ножа, который был представлен в качестве вещественного доказательства.

— Именно этот самый, — ответил резко Дункан.