телогрейку Упорова, предложил:

– Слышь, мужик, играем гнидник?

– Оставь меня в покое, – попросил шустряка Упоров.

– Ну, чо ты менжуешься, легавый буду! В нем уже двадцать сидельцев умерло. Ставлю рубаху с одной заплатой.

– Ты будешь двадцать первым, – уже сурово предупредил кавказца Вадим, чувствуя – тот подскочил не случайно.

– Я вас спросил за масть, гости! Почему молчим?

Тот, с бабочкой на щеке, уже спустил с нар ноги в сапогах ручной работы.

– За мою масть, хозяин, можешь спытать у Заики. И придержи язык, пока он у тебя во рту, а не в моем кармане!

Один из играющих захлопнул в ладонь три карты, сощурившись, поглядел вниз.

– Ба-ба-батеньки, никак Каштанка?! Говорили, тебя в замок устроили, поближе к врагам народа.

– Рылом не вышел для замка. Вчера мы слиняли с той командировки. Этот каторжанин… – Федор Опенкин положил руку на плечо Упорова, – почти два года пролежал в сейфе.

– Надо же! – Заика сделал удивленные глаза. – Из воров?

Федор вздохнул, развел руками, избегая глядеть на своего сокандальника и одновременно изображая разбитой рожей высшую степень огорчения:

– Увы, мастью не вышел: он – политический.

– Может быть, сын Зиновьева или этого, как его, ну…

– Можешь не продолжать! Каштанку с сукой в одни кандалы не закуют! Где наше место?

– О чем ты спрашиваешь, Федя?! – огорчился тот, кто только что пытал их за масть. – На верхних нарах.

Они легли рядом, расстелив на неструганые доски телогрейки. Заика сбросил карты и вытащил из- под телогрейки кусок хлеба:

– На, Федя, подкрепись с дороги.

Опенкин подмигнул Вадиму заплывшим глазом, разломил хлеб на две половины:

– Я же говорил тебе, Вадим, плохих воров не бывает. Чо играешь, Заика?

– Чу-увствую – голый васер.

– А с кем садился и зачем?

– Вором назвался.

Они разговаривали между собой в полный голос, так, словно их беседа не касалась сидящего напротив Заики крепкого, но какого-то суетливого, не но ситуации разговорчивого зэка.

Между тем игра подходила к концу. Тот, кто играл с Заикой, смахивал трясущейся ладонью капельки желтого пота со лба, хотя в камере было совсем не жарко, и говорил, пытаясь разрядить обстановку и размягчить сурового партнера:

– Фарту нынче нема, а на Широком я усю зону обыграл…

– Ты тогда богатый, – ехидничал большой зэк с бабочкой на щеке.

– Та не, при мне оно все. Но оно есть, можете не сомневаться. Вор вору должен верить…

– Почему тогда Седому не поверил? Телогрейку с него сдернул. Через тебя он легкие застудил. Помер через тебя…

– Чо ты буровишь?! – вскинулся потный зэк. – Он мне свой гнидник законно засадил! При свидетелях!

– Шпиляй-шпиляй – не отвлекайся! – посоветовал тихий, как осенняя морось, голос от самой стены камеры. – Карты слов не любят.

– Ой! – обрадовался Каштанка. – Есиф Палыч, не ожидал вас видеть,

– Здравствуй, Федя, – прошептал тот же голос от стены. – Не ходи меня обнять: у меня – насморк. Еще с Одессы. Когда менты везли нас в открытой пролетке.

– Когда ж это случилось, Есиф Палыч?

– Девять лет назад. В Одессе самый стойкий насморк и самый поганый мент. Они ловят даже стариков, немощных пенсионеров карманной тяги. За свою долгую жизнь я вытянул не меньше миллиона, а лежу на одних парах с бездельниками или такими, как этот…

Есиф Палыч что-то разглядел в игре и поменял голос:

– Эй, как вас там?! Пузырь! Бросайте бой! Ваши не пляшут!

– Помолчи, пархатый! – закричал громче, чем следовало кричать в таких случаях, потный зэк, обнажив крепкие зубы. – Это наша игра! Верно, Заика?

– Верно, – подтвердил Заика, тихо прибавил: – Расчет. И не грубите старшим…

– Чо он в карты лукается?!

– Расчет, – повторил тверже Заика, при этом его светло-голубые глаза омрачились вспыхнувшей злобой. – Был договор…

– Куда спешить?! Не последний день сидим. Вор вору должон…

– Вор фуфло не играет. Ежели он, конечно, настоящий вор, а не… – Есиф Палыч сделал паузу, Пузырь напряженно скосил глаза в его сторону и затаил дыхание, – церковный… Клюквенник… поганый!

Есиф Палыч закончил фразу, и вся камера глянула в сторону Пузыря с презрительным неодобрением. Даже узбек на параше покачал седой головой.

– Брешет жид, – отодвигаясь от Заики, пролепетал потный зэк. – Вот вам крест – неправда!

Он действительно перекрестился. Только это никого не убедило.

– Чем платить, у меня есть. Думал, в одну камеру сховают, сунул ему гроши…

– Как кличут твоего подельника?

– Ципой. Из честных он…

– Он из тех же, что и ты, Пузырь, – безжалостно наседал Есиф Палыч. – А церковный вор, сам понимаешь, хуже мента. И еще…

– Не тебе, щипачу пархатому, за мою масть судить!

– И еще, – как ни в чем не бывало продолжил Есиф Палыч. – Ципа – бандит. Он был штопорилой до тех пор, пока ты не предложил ему грабить храмы. Такой грех! Такой грех! Вас надо резать в колыбели…

– Расчет! – уже не скрывал угрозы Заика. Рука его нырнула за борт бушлата и вернулась с широкой турецкой бритвой.

– Не психуй, Аркаша! – отпрянул Пузырь. – Мышь врет. Зараз у Кенаря спытай за меня. Спрячь перо! На вора руку поднимаешь.

– Кенаря зарезали суки. Ты же знаешь…

– Ашот! – коротко позвал Есиф Палыч. Так окликают послушных псов.

– Не надоть, мужики! – Пузырь толкнул в живот Заику, сиганул с пар. Он приземлился на бок. Вскочил.

Но сверху на него тяжелым кулем свалился тот – с бабочкой на щеке. Сцепившись, они покатились по грязному полу. Проигравший полз, волоча на себе уже двух зэков. Свинцовые вены на шее вздулись, и ногти ломались, царапая грязный пол камеры. Подскочил дерганый кавказец, ударил ползущего каблуком по затылку.

Двое других затянули на его горле полотенце и, приподняв, треснули лбом об пол.

– Что они делают?!

Упоров попытался вскочить, однако тут же в бок уперлось острие ножа.

– Без шорохов, дружочек! – посоветовал невзрачный тип с синими губами залежалого покойника. – Слышь, Каштанка, уйми своего кента: он двигает лишка…

– Ну, шо ты, Вадик, – укоризненно покачал головой Опенкин. – Это церковный вор, к тому же бандит по совместительству. С таким букетом болезней в зоне долго не живут. Сейчас его отпустят на свое место, чтобы люди знали – воры за справедливость.

Нож все еще жалил бок. Его рукоятку сжимала опытная рука, она не дрогнет, если… лучше не