появилась неожиданно.

– У меня есть его фотография.

– С автографом? – съязвил Сергей.

– Нет, в фотоаппарате оставался последний кадр, я его и запечатлела. Сейчас покажу, – и Варвара принялась нажимать клавиши компьютера.

На экране появилось изображение потрепанного бомжа с ужасающе нечесаными бакенбардами. Бомж стоял на ступеньке памятника в картинной позе. Чем-то его фигура напоминала чайник: одна рука уперта в бок, а другая вскинута, словно носик. Единственное, чего не хватало, так это голубей на плечах, на голове или на руке.

– Ему бы цилиндр не помешал, – сказал Дорогин.

– Цилиндр у него, кстати, был, но он сказал, что менты забрали, потому что, когда он в цилиндре, ему иностранцы много денег жертвуют.

– Он, наверное, был единственным, кто в Москве носил цилиндр.

– Нет, – сказала Белкина, – я еще одного знаю чудака из кукольного театра, тот тоже в цилиндре щеголяет. Правда, на Пушкина совсем не похож, этакий русский парень с рыжей пушистой бородой, веснушчатый, голубоглазый и в черном цилиндре. Представляешь, Дорогин?

– Не представляю.

– Я тебе его когда-нибудь покажу. Актер он никудышный, но это в театре, на сцене. А в жизни настоящий артист.

Немного помолчали. Дорогин попытался представить себе странного субъекта, за которым, наверное, бежит пол-улицы любопытного народу, да еще три-четыре шавки норовят цапнуть за ляжки, а актер отбивается от них тростью с набалдашником из слоновой кости.

Белкина, по редакционной привычке, быстро выпила кофе, а Сергей все еще смаковал.

– Не умею я этого делать медленно, – сказала журналистка.

– Ты, вообще, умеешь что-нибудь делать не спеша? – реплика прозвучала двусмысленно, и Белкина, как человек, имеющий отношение к литературе, сразу же уловила двусмысленность.

– Если ты имеешь в виду “это самое”, то тут я не спешу, в постели я черепаха, к удовольствию подбираюсь медленно-медленно.

«А в самом деле? – задумался Дорогин, – черепахи быстро “это” делают или медленно?»

– Ты не о том думаешь, – напомнила журналистка, – ты лучше представь себе, где мы можем отыскать Александра Сергеевича Пушкина.

– Ты с тачкой?

– Моя машина, – Белкина презрительно скривила губы, – совсем перестала меня слушаться.

– За ней ухаживать надо.

– У меня, думаешь, время на это есть? Я езжу, пока колеса не отвалятся, вот неделю назад это и случилось.

Дорогин вздохнул. Его машина стояла под окном, и скрыть это было никак невозможно. Ему порядком надоело в последние дни мотаться за рулем. Он уже практически не замечал дороги от Клина до Москвы, что называется, отключался на шоссе. Вроде только выехал с проселка на шоссе – и вот, на тебе, вокруг дома, светофоры, нетерпеливые сигналы лихачей.

– Любишь ты брать быка за рога.

– Женщина всегда мужчину уговорит.

– Собирайся, поехали.

– Я готова, только сумку возьму, и фотографию Абебы прихватим. Будем, как частные детективы, шнырять по барам, закусочным, вокзалам, показывать людям, не видели ли они негра в цилиндре.

– По каким барам, по каким закусочным? Ты видела когда-нибудь бомжа в баре? Его на помойке искать надо, а самая лучшая приманка – поставить пустую бутылку. Это как мотыль на рыбалке…

Белкина удивленно приподняла брови.

– Захватить пустые бутылки?

– Ты что, с ума сошла? Поехали, есть и другие способы.

До Белорусского вокзала добрались быстро, зато искали, где бы поставить машину, долго. Припарковались со стороны Грузинской возле киосков, торгующих цветами.

– Почему пахнет такой гадостью? – произнесла Белкина, нюхая городской воздух. – Когда один цветок, то от него исходит аромат, а когда их много, вонь стоит, словно канализацию прорвало.

– Один из парадоксов природы, – шепнул ей Дорогин, взяв под руку. Вместе они перебежали улицу.

– Нет, я знаю другое объяснение. У продавцов не цветы в вазах, а трупы цветов. Тут царят запахи тлена и разложения.

– Прибереги красноречие для статьи.

И Дорогин, и Белкина были людьми видными, но тем не менее рядом не смотрелись. Сразу было видно, что это не муж и жена, не любовник и любовница и даже не брат и сестра. Они словно пришли в Москву из разных миров и случайно встретились на привокзальной площади, где может встретиться кто угодно – араб с евреем, русский с кавказцем, цыган с американцем. И эта национальная мешанина существует там довольно мирно – во всяком случае, на первый поверхностный взгляд. Внутри же самой вокзальной тусовки, поглубже, всегда существуют подводные течения, свои трения. Просто постояльцы привокзального здания и прилегающих территорий стараются не выносить их на всеобщее обозрение: того и гляди, людей распугаешь и внимание милиции привлечешь.

И у Белкиной, и у Дорогина глаз был наметан. Они без колебаний определяли, случайный человек на вокзале попался им на дороге или постоялец, которого держат здесь судьба или деньги. И тут неважно, как человек одет, есть при нем сумка или нет.

Сергей остановил свой взгляд на лысом татарине в майке-борцовке и белых джинсах. В пальцах татарин перебирал янтарные четки. Толстая золотая цепь на шее, такой же толстый золотой браслет на запястье руки и массивный перстень-печатка с полумесяцем говорили о том, что он человек состоятельный и состояния своего не стыдится.

– Как тебе он? – спросил Сергей шепотом, глазами указывая на татарина.

– Сейчас, – Белкина приложила указательный палец к губам и с минуту разглядывала татарина. – Наверное, носильщик. А цепь, браслет и перстень – это три четверти его состояния, “все свое ношу с собой”.

– Если он и носильщик, то лишь потому, что носит с вокзала деньги.

– Ты ошибаешься, Сергей, люди, переносящие деньги чемоданами, не демонстрируют золото на шее, запястье и на пальцах.

– Может, я и ошибаюсь, но для нашего дела он вполне подойдет.

– Я с тобой, – Белкина рванулась было за Дорогиным, но тот остановил ее взглядом и покачал головой.

– Мусульманин, женщина для разговора с ним не годится. На женщин они смотрят только под одним углом зрения.

Белкина ухмыльнулась, потому что татарин и впрямь рассматривал ее с желанием, то и дело облизывая тонкие губы пухлым белесоватым языком. Дорогина он не замечал в упор или, скорее, старался делать вид, что того не существует в природе. Ведь женщина, заинтересовавшая татарина, должна быть одна, без провожатого.

– Салям алейкум, – сказал Дорогин, становясь рядом с татарином.

Тот, даже не поворачивая головы, продолжая созерцать пышногрудую Белкину, недовольно ответил:

– Чего тебе?

– Прежде чем женщину так разглядывать, нужно разрешение спросить, – уже более строго, но в то же время еще шутя, посоветовал Муму.

– Она твоя, что ли?

– А то ты этого не заметил!

– Смотреть – не трогать, – неторопливо рассуждал татарин, внешне оставаясь спокойным. Но