ухитрилась как-то извернуться и проводить своего “крестника” хорошим пинком под зад.
Юрий огляделся. Поле боя очистилось, лишь обладатель охотничьего ножа, придерживая ладонью поврежденные ребра, боком крался к своей собственности. Длинный с сонным амбалом, матерясь и постанывая, волокли под руки “матроса” в мотоциклетной куртке, которому все-таки досталось больше всех. Они были уже далеко. Заметив, что на него смотрят, последний из участников инцидента сильно вздрогнул, попятился и все так же боком бросился догонять приятелей, заметно припадая на левую ногу.
Алена стояла в воинственной позе, по-петушиному выставив грудь, что было довольно забавно, если учесть, что из одежды на ней оставалась только коротенькая юбка. К голой спине супруги банкира Арцыбашева прилипли прошлогодние серые листья, в растрепанных волосах было полно мусора, а на левой щеке зловеще голубел похожий на тень воронова крыла синяк. В целом картина получалась вполне комичная, но Юрию почему-то не было смешно. Он взял из машины блузку и протянул ее Алене.
– Оденься…
Она рассеянно кивнула и принялась натягивать блузку, не попадая руками в рукава. Ноздри у нее все еще раздувались, как у боевого скакуна, глаза метали карие молнии вслед отступившему противнику. Потом она шумно перевела дыхание, наклонилась к боковому зеркалу машины и длинно присвистнула.
– Ой-ей-ей, – вздохнула она. – Ну и фотография! А что это у тебя со щекой? – поинтересовалась Алена. Она уже копалась в сумочке, отыскивая пудреницу.
– Она еще спрашивает… Бей своих, чтоб чужие боялись.
Алена оторвалась от зеркала, некоторое время смотрела на него непонимающим взглядом и вдруг прыснула. Через секунду оба хохотали как безумные, хватая друг друга за руки, и давясь хохотом.
– Ужас, – отсмеявшись, сказала Алена, размазывая по щекам слезы. – Хорошо, что эта тушь водостойкая… Садись за руль, таксист, и вези меня к себе.
– Это еще зачем?
– Ты опять за свое? Прелюбодействовать, вот зачем! Там, где нам никто не помешает. Ты бился за меня как лев, и ты победил. Теперь тебе ничего не остается, как погрузить трофей на круп иноходца и поскорей волочь его в свой замок, пока кто-нибудь не отобрал…
– Или пока трофей не порвал кого-нибудь на портянки, – закончил за нее Юрий, и они еще немного посмеялись.
Одевшись и приведя свою внешность в относительный порядок, Юрий отыскал в траве оба ножа. На мосту через канал он остановился, включив аварийную сигнализацию, вышел из машины и, подойдя к перилам, один за другим швырнул ножи в воду.
– Как в кино, – сказала наблюдавшая за ним из машины Алена, когда он вернулся и сел за руль. – Как в какой-нибудь старой голливудской мелодраме.
– Ты зря пытаешься меня обидеть, – сказал Юрий, который на самом деле обиделся. Алена, как всегда, чутко уловила изменение его настроения и мягко сказала:
– Да что ты! Я не хочу тебя обидеть. Я просто хочу тебя, вот и все. А ты тут сеешь ножи, засоряешь водоем… Пусти меня за руль, я езжу быстрее.
– Зато я доставлю нас домой целыми и невредимыми.., конечно, не считая тех увечий, которые у нас уже есть.
Алена снова засмеялась и суеверно подумала, что это к слезам.
– Правда, – сказала она. – Я совсем забыла, что теперь мне нужно беречь себя. Господи, сколько лет мы потеряли!
Машина тронулась и влилась в широкие вены Москвы одинокой ярко-алой капелькой, двигавшейся немного быстрее, чем другие такие же капельки.
Немного погодя, когда она свернула с Ленинградского на Беговую и миновала ипподром, сзади к ней пристроился неприметный серый “форд' – седан. Он проводил красный спортивный автомобиль до самого дома Филатова, а когда тот остановился, припарковался в сотне метров дальше по улице. Теперь сидевшему за рулем “форда” человеку оставалось только ждать, одну за другой куря дорогие сигареты и экономно потягивая охлажденный кофе из предусмотрительно захваченного из дома трехлитрового китайского термоса.
Лето промелькнуло огромной сине-зелено-желтой шутихой в фейерверке быстрых гроз и солнечного света – как всегда, слишком скоротечное и чересчур наполненное событиями для того, чтобы кто-нибудь смог по-настоящему отдохнуть.
Арцыбашевы провели десять дней на Сейшелах и на обратном пути (заскучавшей к концу отпуска Лене очень понравилось это “на обратном пути”, но она, разумеется, промолчала) на несколько дней задержались в Швейцарии. Лена делила свое время между прогулками по берегу Женевского озера и продолжительными набегами на местные магазины, а загорелый и непривычно веселый Арцыбашев то и дело пропадал где-то на полдня, а то и на полный световой день, возвращаясь еще более веселым и оживленным. В конце концов Лене даже стало казаться, что ее муженек слегка тронулся умом из-за обилия впечатлений и солнечной радиации, и она вздохнула с облегчением, когда тяжелый “А-300” оторвался от бетона взлетной полосы, развернулся и, набирая высоту, взял курс на Москву.
В Шереметьево вовсю светило солнце. “Как на Сейшелах, – проворчал Арцыбашев, стаскивая с себя пиджак и ослабляя узел галстука. – Какого черта нужно было улетать из Москвы, когда тут такое пекло? Сидели бы на балконе, а купаться бегали бы в ванную… Милое дело!” Лена в ответ рассмеялась, сверкнув белоснежной улыбкой на загорелом лице. Ее смех был искренним впервые за две недели, но она довела искусство притворства до совершенства уже много лет назад, и Арцыбашев не заметил разницы.
Машина ждала их на стоянке. Водитель сноровисто начинил просторный багажник разнокалиберными коробками с эмблемами дорогих женевских магазинов, и автомобиль мягко покатился в сторону Москвы. Кондиционер гнал в салон прохладный воздух, радиоприемник бормотал по-русски с напевным московским акцентом, и это было неожиданно приятно. Лене даже захотелось, чтобы для разнообразия пошел дождь, но небо оставалось голубым, и прямо посреди него надраенным пятаком сверкало злое августовское солнце. Арцыбашев покопался во встроенном баре, извлек из прохладных освещенных недр квадратную бутылку и предложил выпить за возвращение. Когда Лена вдруг согласилась, он продемонстрировал некоторое удивление, которого на самом деле не испытывал, и плеснул в стаканы – по-русски, от души. Они чокнулись, думая каждый о своем, и выпили до дна, после чего оставалось либо закурить, либо продолжать пьянку до победного конца. Они выбрали первое, единогласно решив приберечь второе на вечер, и дружно задымили. Он курил “парламент”, она – облегченные “ротманс”, кондиционер работал на всю катушку, так что в ограниченном пространстве автомобильного салона никто не задохнулся.
А потом вокруг них выросла Москва, и облупившийся каменный сифилитик у подъезда улыбнулся им безносым лицом, а охранник в подъезде, просияв, наговорил комплиментов и даже был милостиво допущен Леной к руке, а Евгением Дмитриевичем – к отделению бумажника, в котором хранились мелкие купюры. Охранник принял деньги с благодарностью, но Лена подумала, что иногда Арцыбашев при всем его уме ведет себя как последний парвеню. Замечателен тот факт, что охранник подумал то же самое и почти теми же словами, но говорить об этом по вполне понятным причинам никому не стал. В конце концов, доллар – он и в Африке доллар.
Свалив багаж в первый попавшийся угол, не занятый антиквариатом, они приняли ванну – вначале по очереди, чтобы смыть дорожную грязь, а потом, по настоянию Арцыбашева и при минимальном сопротивлении Лены, вдвоем, чтобы, как выразился Евгений Дмитриевич, “почувствовать себя дома”. Чтобы почувствовать себя дома, Лене требовалось другое или то же самое, но в другой компании, но она все еще не была готова к этому разговору, а мудрый Цыба, конечно же, не стал задавать наводящих вопросов, хотя отлично знал, откуда дует ветер.
Увлечения у Лены Арцыбашевой случались и раньше, но ее современный, лишенный древних предрассудков и с корнем вырвавший почти все комплексы супруг, как правило, не обращал на это внимания. Он сам любил оттянуться в компании веселых и сговорчивых девчонок и не видел, почему бы его жене не делать время от времени то же самое. К чему отказывать себе в удовольствии, когда жизнь и без того коротка и печальна? Человеческая плоть хрупка и недолговечна, а срок, отпущенный ей на то, чтобы получить максимум наслаждения, еще короче, так зачем лишние сложности? Иное дело – семья. Раз уж
