— Вскоре после встречи военных разразился международный скандал. Выяснилось, что в Минскую военную академию приглашены на обучение тридцать иракских офицеров по программе обслуживания и использования ракетного комплекса «Меркурий».
— Помню этот скандал.
— А перед этим промелькнула информация, что в присутствии американских наблюдателей уничтожен такой же комплекс. И два дня назад Бартлов отправлен в отставку, — Глеб проиллюстрировал свои слова выдержками из газетных статей. — Теперь подумаем. Может ли быть подобное совпадение случайностью?
— Ты имеешь в виду частое упоминание комплекса «Меркурий»?
— Не только. Могут случайно оказаться в одном квартале в Витебске в одно и то же время Мансур, Омар и Бартлов?
— Нет, — подтвердил Потапчук, — вдобавок там же оказались ты и Макс Фурье.
— Они собрались в одном месте, чтобы довести до конца сделку по нелегальной продаже Ираку ракетного комплекса, способного сбивать американские самолеты. Минимальная стоимость комплекса сто — сто пятьдесят миллионов. Деньги шли через Омара. Я убрал его в самый неподходящий момент, в разгаре сделки, когда деньги находились в движении, переходили со счета на счет, и часть суммы вышла из-под контроля организаторов. Теперь все участники пытаются выяснить: погиб Омар или дернул вместе с деньгами?
Потапчуку нечего было возразить.
— И что теперь прикажешь делать?
— Это уже большая политика. В нее меня не впутывайте. Не мне решать, кто более ценен России на данном этапе: Америка или Беларусь с Ираком? Желает ли наше правительство, чтобы зенитный комплект сбивал натовские самолеты, или нет? И не вам решать эти вопросы. Доложите начальству все как есть. Оно доложит президенту. Это как в кроссворде.
— В каком еще кроссворде? — спросил Потапчук.
— Картина Шагала была завернута в плакат с кроссвордом. Когда я его увидел, у меня рука зачесалась, кроссворд и до половины не был разгадан. Но не стану же я разгадывать чужой кроссворд в купе поезда?
— Теперь мне стало все понятно. Кстати, Глеб, ты так и не назвал сумму своего гонорара за ликвидацию Омара. Когда начальство разберется, что ошибки не произошло, тебе заплатят.
— Я уже сам выписал себе гонорар и даже получил его, — ответил Сиверов.
— Ерунда, что ты такое говоришь?
— Я с конторой в расчете. И не прогадал. Если хотите, можете вернуть мне шестьсот долларов, это была моя предоплата за получение гонорара.
— Глеб, я уже не понимаю тебя.
— И не надо понимать.
Ирина Быстрицкая покидала свой офис на десять минут позже обычного. Она пыталась дозвониться до Глеба, но не получилось, поэтому сбросила информацию на пейджер. Глеб не перезвонил. Она шла к стоянке. Открыла машину: на сиденье лежал букет полевых цветов. Женщина с удивлением посмотрела на цветы, взяла их в руки, поднесла к лицу, вдохнула аромат. Цветы пахли медом, пчелами, жарким летним солнцем. Она оглянулась по сторонам.
Глеб опирался о капот темно-синего «фольксвагена» и улыбался. На глазах поблескивали солнцезащитные очки. Ирина смотрела на него, он — на нее. Так продолжалось почти минуту. Затем Глеб прикоснулся пальцем к своему носу и двинулся к Ирине.
— Куда ты пропал? — воскликнула она.
— Поэт закончил поэму. А вы, красавица, нос испачкали, — Глеб достал из кармана носовой платок.
— К черту носовой платок! Я и тебя сейчас перепачкаю, — Ирина бросилась на шею Глеба, поцеловала в губы сильно, смело, жадно.
— Мне даже стыдно, — сказал с придыханием Глеб, когда Ирина отстранилась. — Теперь и ты испачкана пыльцой.
— Ты немного похож на шмеля, даже на твоих очках пыльца.
— Плевать, — ответил Глеб. — Садись, я поведу машину.
— Почему это ты?
— Ты разволновалась.
Он сел. Ирина устроилась рядом.
— Куда едем?
— Я помню, у нас праздник, маленькое торжество. Я приготовил тебе подарок, хотя немного и опоздал с ним.
Через полчаса они уже были дома. Ирина ахнула: стол был накрыт на две персоны, в центре стояла бутылка французского вина.
— Это еще не все, — беря за руку Ирину, произнес Глеб, — пойдем, покажу подарок, — и он повел ее в спальню.
Торжественно открыл дверь, впустил Ирину, сам остался у нее за спиной. Над кроватью с двух сторон висели картины.
Ирина недоуменно смотрела на них.
— Что можешь сказать?
— Очень красиво, — произнесла она и повернулась к Глебу. Тот улыбался, сверкая солнцезащитными очками.
— Похоже на Шагала.
— Не просто похоже, это и есть Шагал, самый что ни на есть подлинный.
— Не поняла… Это подлинники? — она уже привыкла ничему не удивляться за те годы, что была с Глебом.
— Да, подлинники, восемнадцатый год.
Ирина подошла к картинам, долго смотрела на них, затем покачала головой.
— И по какому же поводу такие подарки мужчина дарит женщине? Ты что, музей ограбил?
— Нет, я не нарушаю криминальный кодекс, во всяком случае, стараюсь. Это от чистого сердца. Это мой гонорар, наверное, самый большой, какой я только умудрился заработать.
— Я ничего не понимаю…
— Я разгадал кроссворд, а картины — премия.
Ирина бросилась на Глеба, и они рухнули на кровать.
Розовая и золотая картины Марка Шагала парили над ними.
