населения.

— Лакки-ти, такару? — пропел шах, впервые пристально поглядев на Эдгара.

— Что он сказал?

— Он хочет знать, нравится ли вам пребывание здесь, — перевел Хашдрахр.

— Я думаю, конечно. Ничего, жить можно, я так считаю. Да.

— Очень миленький домик, — сказала Ванда.

— А теперь, если вы будете любезны пройти со мною в кухню, — сказал доктор Додж, оставляя Ванду и Эдгара позади, — вы увидите здесь радарное приспособление для приготовления пищи. Приготовление пищи производится при помощи токов высокой частоты, причем одинаково быстро можно готовить и на конфорках и в духовке. Любое блюдо может быть изготовлено в течение нескольких секунд, и весь процесс великолепно поддается управлению. Можно, если захочется, испечь хлеб даже без корки.

— Простите, а зачем это может понадобиться — чем плоха корка на хлебе? — вежливо осведомился Хашдрахр.

— А это ультразвуковая мойка для посуды и для стирки белья, — сказал Додж. — Ультразвуковые волны, проходя сквозь воду, счищают грязь и жировые пятна с любой поверхности в течение считанных секунд. Закладываешь, вынимаешь, и все в порядке!

—А что тогда делает женщина? — спросил Хашдрахр.

— А она потом закладывает вещи или посуду вот в эту сушилку, которая в несколько секунд их сушит. Кроме того — ив этом-то и заключается, как я полагаю, самое хитрое, — с помощью вот этой озонной лампочки вещам придается тот тонкий аромат, который бывает у белья, высушенного на солнце и на чистом воздухе.

— А потом что? — спросил Хашдрахр.

— Она пропускает белье сквозь эту вот гладилку, которая в три минуты проделывает работу, на которую перед войной уходил целый час. Хлоп!

— А потом что она делает? — спросил Хашдрахр.

— А потом ее работа закончена.

— А потом что?

Доктор Додж заметно покраснел.

— Вы шутите?

— Нисколько, — сказал Хашдрахр. — Шаху хотелось бы знать, что заставляет эту женщину- такару…

— Что такое такару? — подозрительно спросила Ванда.

— Гражданин, — пояснил Холъярд.

— Да, — сказал Хашдрахр, странно улыбнувшись ей, — такару — это гражданин. Так вот, шаху хотелось бы знать, для чего ей приходится все это делать в такой спешке — одно за несколько секунд, другое за несколько секунд. Куда это она так торопится? Что, кроме этого, ей еще нужно делать столь срочно, что она не может тратить время на все эти вещи?

— Жить! — экспансивно пояснил доктор Додж. — Жить! Получать от жизни удовольствие. — Он рассмеялся и похлопал Хашдрахра по спине, как бы приглашая его приобщиться к духу веселья, царящему в этом доме среднего американца.

Однако это не произвело должного впечатления ни на Хашдрахра, ни на шаха.

— Понимаю, — холодно сказал переводчик. Он обратился к Ванде. — Значит, вы живете и получаете так много удовольствия от вашей жизни?

Ванда залилась румянцем и, уставившись глазами в пол, шевелила носком уголок ковра.

— О, телевизор, — пробормотала она. — Мы его очень много смотрим, правда, Эд? А еще много времени я провожу с детьми, с маленькой Долорес и Эдгаром-младшим. Вот так вот. Разные дела.

— Где сейчас находятся дети? — осведомился Хашдрахр.

— У Глоков, у наших соседей. Я думаю, они смотрят там телевизор.

— Не желаете ли осмотреть ультразвуковую мойку в действии? — спросил доктор Додж. — Просто на ваших глазах — хлоп! — и готово. Смывает пятна от яиц, губной помады, кровь…

— В ней опять перегорел трансформатор, — сказал Эдгар, — и мойка не действует. Ванда уже с месяц как стирает в лохани, пока мы не получим нового трансформатора.

— О, я совсем не против, — сказала Ванда, — на самом деле. Я ведь люблю стирать. А это приносит облегчение. Дает возможность поразмяться. Нет, я совсем не против. Можно хоть чем-то заняться.

Тишину, которая воцарилась после ее слов, Холъярд нарушил, предложив покинуть дом этих милых людей и посмотреть центральный павильон для развлечений, который находится на этой же улице.

— Если мы поторопимся, — сказал доктор Додж, — то мы, возможно, еще успеем полюбоваться на боксеров в весе пера.

Шах погладил радарную кухонную плиту, установку для глажения, мельком взглянул на экран телевизора, где пять человек усаживались вокруг стола для какой-то конференции и уже начинали о чем-то спорить.

— Брахоуна! — прокудахтал шах.

Хашдрахр кивнул.

— Брахоуна! Живите!

Когда они выходили, Холъярд как раз объяснял, что дом и все его оборудование, мебель и автомобиль оплачиваются регулярными паями, снимаемыми со счета Эдгара, открытого ему КРР, а также пополняемого поступлениями по комбинированной страховке здоровья, жизни, старости, а также что оборудование и мебель время от времени заменяются новыми, более современными моделями, после того как Эдгар, а вернее, счетные машины завершают оплату старых.

— Он на все сто процентов застрахован от всяких жизненных случайностей, — говорил Холъярд. — Его жизненный уровень постоянно возрастает, и он сам, а вместе с ним и вся страна целиком не стоят перед угрозой столь опасных в прежние времена подъемов и падений экономики благодаря введению счетно-платежнцх машин, которые регулируют спрос и предложение. Раньше бывало так, что он мог купить что-то, повинуясь просто импульсу, купить, не сообразуясь с логикой и расчетом, и вся промышленность вынуждена была ломать голову над тем, что ему взбредет на ум купить в следующий раз. Да что там, помню, когда я был еще маленьким мальчиком, у нас был сумасшедший сосед, который все свои деньги ухлопал на покупку электрического органа, несмотря на то, что у него на кухне стояли по-прежнему старомодный ледник и керосинка!

Эдгар закрыл за ними дверь и прислонился к ней — к двери его дома, его крепости — модель М- 17.

Ванда опустилась на диван.

— Мне кажется, все было очень мило, — сказала она. Она говорила это всегда, когда гость — Эми Глок, Глэдис Пелрайн, шах Братпура и вообще кто бы то ни было-оставлял их дом.

— Да, — сказал Эдгар.

И когда он посмотрел на Ванду, Ванду с ее доброй, добрейшей душой, которая никогда не сделала ничего такого, что могло бы его хоть чуточку обидеть и чья любовь к нему была огромной, как весь окружающий мир, он почувствовал себя гадко и подло. Он нащупал пальцами в кармане три десятидолларовые бумажки — деньги, которые выдавались ему на руки — на сигареты, развлечения, маленькую роскошь, которую машины разрешали ему позволить себе. Этот крохотный атом экономики, который находился в полном его распоряжении, он намерен был израсходовать не на себя, не на Ванду и не на детей, а на Марион. Измученное сердце Эдгара было целиком на стороне этого сумасшедшего человека из рассказа Холъярда, человека, который купил себе электрический орган. Дорогую, непрактичную, чисто индивидуальную вещь, но вне и помимо всех этих проклятых посылок, оплачиваемых машинами.

— А вот обман — это совсем иное дело.

— Ванда, — сказал Эдгар, — я очень плохой человек.

Она прекрасно знала, о чем он говорит. Ее это совсем не удивило.