Из каменных боков острова косо торчат гигантские слоеные пласты гранита, переливаясь на солнце белыми и розовыми кристаллами. Здесь все застыло до неизвестного срока…

Невообразимые пространства камня – это каменный щит Фенноскандии. От Белого и Баренцева морей на весь северо-запад тянется он, прихватывая Балтику. Это только в Центральной России считается, что земля – это земля. Здесь земля – это камень. Словно для человека создавалась только экваториальная часть глобуса, а тут готовились эскизы.

…Усилился, загудел в кронах южный ветер, а облака почему-то несутся по небу с северо-запада. Высокая темная туча пролилась вдруг быстрым дождем. Там, на материке, над жирными болотами, наверное, перепила тумана. И снова солнце. Чуть слышно лепечет легкая волна. Тишина и сонный покой в засиневших далях. Словно нет тут времени вовсе в тех суетливых единицах, к которым мы привыкли. Есть только большие числа – лето, весна, осень, которые делятся внутри на хорошую и плохую погоду. Время тут неспешно и обстоятельно.

В отлив сближаются острова и ближе становится горизонт. Спокойно так, что поверишь: не будет конца этому лету с карминными свечками иван-чая, с желтыми созвездиями пижмы и редкими шариками клевера в зеленых травах и мхах. Желтые в черно-белую полоску маленькие шмели шарят по цветам. Как насосы подрагивают при этом мохнатые их смешные брюшки. Утки, крачки, кулики и чайки разомлели, расселись по лудам. Задремали. Спокойно им тут. Не гудят моторки, не маячат теплоходы по горизонту. Ничто не тревожит мир Порьей губы.

С фотоаппаратами и штативом брожу в дальнем конце Горелого острова, там, где небольшие соленые озерца то уменьшаются, то увеличиваются вместе с дыханием большого моря. Полночь – закатное время, когда солнце красит охрой и пурпуром и простой лес превращается в сказочный. Не треснет сук, не хрустнет валежник, не качнется лапа ели. Правда, около залива волновались кулики, тонко кричали, летали над водой. Истина открылась, когда уже возвращался к кордону. Там, где огромная сосна упала поперек тропинки и я обходил ее по топкому мху, прямо на моих свежих следах чернела большая медвежья куча. Блестела маслено и чуть ли не дымилась от свежести. Я обомлел и одновременно возмутился. Неужели вокруг мало места? А если так, то что же это значит? Если так дерзко – то это не иначе, как ультиматум, вызов. Если тут граница медвежьей территории, какая же из сторон острова мне не рекомендована?

Залив до самого Трескового мыса зазолотился в лучах восходящего солнца волшебной тканью. Она волновалась, постреливая бликами, будто возникали и тут же взрывались на поверхности искорки. С острова Сальный прилетела большая чайка и заорала гортанно, отмечая свою территорию. Накричавшись, застыла на ближнем камне совершенным профилем. В голубом распахе небес зефирные облака изображали песчаную косу с легкими замоинами. Разгорался новый день.

После долгих ливней, которые закончились ровно с моим приездом, повыпирали на свет грибы, разрослись и успели состариться. Ветер высушил тайгу и неспешно на солнечных местах начала поспевать черника. Когда она поспеет, то станет видно, что ее много, словно чудесно повсюду объявится. А пока не различишь зеленых ягод среди листьев. Комары и мошка прячутся в тайге до вечера, пока не умирятся жара и ветер. Там без москитной сетки сейчас не побродишь. К вечеру появятся ночные мотыльки, легкие, как пляшущие в воздухе рыбные чешуйки. Они сменят дневных шмелей. Тогда и мошка вылетит из леса моей крови хлебнуть на свежем воздухе. Они меня везде находят. На маленькой круглой луде, не более десяти метров в диаметре, куда меня привез на моторке лесник, в центре растет огромный куст родиолы розовой. Под ним гнездо гаги с четырьмя зеленоватыми яйцами, укутанными невесомым теплым пухом. Рядом в легком углублении камня сидит полярная крачка на единственном яйце. А по кромке воды бегают, пытаясь спрятаться от меня, два подростка кулика-сороки. Голо тут и наломан камень, лишь пучки желтой травы выбиваются из трещин. На остров Меженный решил сплавать после разговора с лесником о медведях.

Острова здесь есть пологие, как черепахи, и вздыбленные, с крутыми бараньими лбами. Чаще же одна сторона сглажена, а другая – горой. Два Меженных острова считаются небольшими. Я решил, что медведям нечего делать на маленьком острове, ведь вокруг просторная тайга на сотню километров. Лесник забросил меня сюда с наказом забрать в полночь.

Правый Меженный начинается невысокой грядой и потом резко набирает высоту. В середине острова лежит долина с хаотически наваленными мертвыми деревьями. Грандиозный западный берег Меженного, скругленный древними ледниками, отвесно уходит в темнеющие глубины моря. В южной части скальный монолит прорезает глубокая трещина, словно кто-то пытался его сломать, перегибая. Длинные гладкие луды завершают остров. Они – совсем как городская набережная, только выгнуты, словно спины «чудоюдо рыбы-кит». Все тут так крепко на вид, так ладно сочетается – и сосны, и лишайниковый узор по камням, и оборки водорослей по краю воды, и утиные стаи цвета того же камня.

Восточный берег более пологий, с небольшими песчаными косами. Лес стоит тут у воды стеной, оставляя в прилив тонкую кромку берега. На мелководье этой стороны птичий разгул. И совсем меня не боятся, словно даже не замечают. Только скандальные кулики сорвались и кружат над головой с писклявым криком. Утки – те лишь чуть головы повернули, но так и остались, кто лежать, а кто стоять на одной ноге. Даже осторожные морские зайцы не шевелятся, прикидываясь камнями. Благодать и доверие, словно в раю.

…Серое утро. Высокие облака никак не решатся на дождь, изредка роняя крупные капли, как слезы. Все вещи уже уложены в лодку. Экспедиция закончилась. Властный мужской пейзаж Кольского рваными своими скалами, допотопным камнем, колючим контуром тайги глубоко, как в податливом воске, отпечатался во мне. Мягко внутри оказалось для Кольского. Он – застывший низкий звук в чистоте. Навсегда останется он неясной тоской, прозвучит из памяти среди приторных лугов и березок. И выкинет из повседневности жесткой рукой. Словно наяву теперь видишь, словно сам помнишь, как кипели, пучились тут базальты, ворочались лавы, сжимались и трещали монолиты. И вдруг кто-то главный сказал – замри. И все застыло в секунду до неизвестного срока, лишь море качается и качается в огромной каменной своей чаше.

Сергей Лукьяненко является, пожалуй, самым известным молодым российским писателем- фантастом, тиражи его книг только в 2004 году перевалили за миллион. По образованию врач-психиатр, окончивший в 1992 году Алма-Атинский медицинский институт, Лукьяненко пришел в большую литературу в конце 1980-х, его первый рассказ «Нарушение» был опубликован в 1988 году в алма-атинском журнале «Заря». Затем последовали повести «Атомный сон» и «Рыцари сорока островов», а также фантастические романы «Осенние визиты» и «Лабиринт отражений», сделавшие его имя широко известным в этом жанре. В 1999 году Лукьяненко стал самым молодым лауреатом «Аэлиты» – престижной отечественной премии, присуждаемой за общий вклад в развитие фантастики. Но самое широкое признание получил его роман «Ночной дозор», названный по результатам национального конкурса издательств «Книга года-2004» «Бестселлером года». А после выхода на экраны летом этого года одноименного фильма его произведениями стали зачитываться даже те, кто до этого не особенно интересовался фантастикой. Свой жанр сам Лукьяненко определяет как «Фантастику пути» или «Фантастику жесткого действия», считая, что внутри нее могут быть и детектив, и мелодрама, и роман воспитания. Рассказ «Донырнуть до звезд», вышедший в 4-м номере за 2004 год журнала Бориса Стругацкого «Полдень. XXI век», позволит заинтересованному читателю убедиться в этом еще раз.

Старик и мальчик сидят на морском берегу. Старик перебирает четки из раковин. Мальчик делает вид, что вспоминает. На самом деле он смотрит на горизонт.

Кто-то сказал мальчику, что, когда день сменяется ночью, в небе можно увидеть звезды. Это неправда. Но вечерами мальчик приходит к морю и смотрит на горизонт.

Ночь приходит в мир. Сразу становится темно и прохладно.