Николаев. С изумлением увидел прошедшего мимо Кирова и сразу же пошел вслед за ним. За поворотом нагнал его, достал из портфеля револьвер и выстрелил в затылок человеку, ставшему для него олицетворением всех бед и несчастий.

К Кирову сразу же бросился монтер Смольного Платоч, стоявший у двери столовой. Услышав выстрел, бегом вернулся назад только что свернувший за угол кладовщик Васильев, за ним подбежал директор ленинградского госцирка Цукерман, стоявший на углу. Тут же открыл дверь секретной части ее сотрудник Лионикин. Все они увидели лежавшего на полу всего в двух шагах от двери своей приемной Кирова и стоявшего рядом с ним незнакомого человека.

Появление людей, видимо, смутило Николаева. Он попытался, как и хотел, тут же покончить с собой, но рука его дрогнула, и пуля ушла в потолок. Он все же упал – от сильного нервного напряжения потерял сознание.

Из всех дверей выбегали люди. Одни бежали к телефону, чтобы вызвать «скорую помощь». Другие подняли Кирова и понесли его в кабинет. Лионикин и Дурейко бросились к Николаеву, обыскали его. Нашли в портфеле записную книжку, дневник, предсмертную записку, обращение «Мой ответ перед партией и народом» – все то, что Николаев вот уже полтора месяца повсюду носил с собой. Потом они отнесли все еще бесчувственного убийцу в комнату информационного отдела, где и заперли до приезда чекистов.

Выстрелы в Смольном прозвучали в 16.30. Ровно через пятнадцать минут в доме № 4 по Литейному проспекту – в Управлении НКВД по Ленинграду и области начальник 4-го отделения секретно- политического отдела Коган начал допрос Милды Драуле.

Четверть часа – это как раз то время, за которое можно спуститься с третьего или второго этажа Смольного, сесть в машину и проехать практически по прямой, по Шпалерной, до Литейного. В протоколе допроса Драуле не сохранились те листы, на которых имелась запись о том, где ее задержали, почему стали допрашивать прежде всего именно ее. Листы эти во второй половине 50-х годов уничтожили. Официально, по акту.

Через час стали допрашивать свидетелей. Сотрудников охраны, очевидцев преступления, даже работников горкома и Смольненского райкома, общавшихся с убийцей в тот роковой день. Самого же Николаева допросить оказалось невозможно. Он все еще находился в шоке, почему и был перевезен из Смольного в Городскую психиатрическую больницу № 2. Там после необходимых процедур он и пришел в себя около девяти часов вечера.

В 18.20 начальник Управления НКВД Ф.Д. Медведь направил в Москву первое сообщение, скупо излагавшее сам факт убийства и фамилию убийцы: «Жена убийцы Николаева по фамилии Драуле Милда, член ВКП(б) с 1919 года, до 1933 года работала в обкоме ВКП(б). Арестованный Николаев отправлен в Управление НКВД Ленинградского военного округа. Дано распоряжение об аресте Драуле. Проверка в Смольном проводится». Эту шифротелеграмму прочитали в Москве в начале восьмого вечера.

В 22.30 в Москву ушла вторая телеграмма. В ней кратко излагались показания Милды о том, когда Николаева исключили из партии, а также про имевшееся у него зарегистрированное оружие. А через полчаса Медведь, его заместитель Фомин, начальник экономического отдела Молочников и заместитель секретно-политического отдела Стромин смогли приступить к допросу Николаева.

«Вопрос: Сегодня, 1 декабря, в коридоре Смольного, вы стреляли из револьвера в секретаря ЦК ВКП(б) тов. Кирова. Скажите, кто вместе с вами являлся участником в организации этого покушения?

Ответ: Категорически утверждаю, что никаких участников в совершении мною покушения на тов. Кирова у меня не было. Все это я подготовил один и в мои намерения никого я не посвящал. Мысль об убийстве Кирова у меня возникла в начале ноября 1934 года… Причина одна – оторванность от партии, от которой меня оттолкнули (исключение 8 месяцев назад)…»

После допроса в Москву ушла третья шифротелеграмма. Но излагалось в ней не то, о чем поведал Николаев, а нечто неожиданное: «В записной книжке Николаева запись: „герм. тел. 169-82, ул. Герцена 43“. Это действительно адрес германского консульства».

Так в полночь первого дня следствия обозначились три возможные версии, объяснявшие причины трагического преступления. Первая – убийство на почве ревности, что фактически подтверждали сами руководители управления НКВД допросом Милды ровно через пятнадцать минут после убийства Кирова. Однако от нее сразу же, без проверки, отказались. Скорее всего, потому, что такая версия бросала тень на моральный облик одного из лидеров партии, чернила его. К тому же она подтверждала и без того ходившие по Ленинграду кривотолки о шумных кутежах Кирова с женщинами во дворце Кшесинской.

Вторая версия – «германский след». Неожиданно всплывшая связь Николаева с германским консульством. Обратить же внимание на такие, более чем непонятные, отношения с этим учреждением заставило следующее. Оказалось, что Николаев летом и осенью неоднократно посещал германское консульство, после чего всякий раз направлялся в магазин Торгсина, где покупки оплачивал дойчмарками. А еще и то, что утром 2 декабря без положенного в таких случаях уведомления наркомата иностранных дел генконсул Рихард Зоммер сел в поезд, следовавший в Хельсинки, и больше в СССР никогда не возвращался.

Однако и Медведь на допросах Николаева 1 и 2 декабря, а 3 декабря – сменивший его замнаркома внутренних дел Агранов упорно придерживались иной версии. Они настойчиво добивались от Николаева признания, что он убил Кирова исключительно по личным мотивам: из-за исключения из партии и неудовлетворенности жизнью в целом. Благо, сама биография убийцы, обнаруженные у него письма, дневник давали тому предостаточно оснований.

Лишь вечером 4 декабря, когда после поездки в Ленинград Сталин вернулся в Москву, направленность следствия резко изменилась. «Агентурным путем» – от подсаженного в камеру к Николаеву осведомителя – следователи впервые получили фамилии людей, с кем обвиняемый более десяти лет назад работал в Выборгском райкоме комсомола, тех, кто стал впоследствии сторонником Троцкого либо Зиновьева. После такой информации основной, а затем и единственной стала версия политического убийства.

Вопрос же о том, на кого конкретно возложить всю полноту ответственности за убийство Кирова – на Троцкого или Зиновьева, – решался просто. Троцкого еще пять лет назад выслали из СССР, и он теперь был недосягаем. В отличие от него Зиновьев жил и работал в Москве членом редколлегии теоретического органа партии журнала «Большевик». 16 декабря Зиновьева, а заодно и еще одного бывшего члена политбюро Каменева арестовали.

На следующий день в передовице газеты «Правда» появилось объяснение причины такой акции: «Гнусные, коварные агенты классового врага, подлые подонки бывшей зиновьевской антипартийной группы вырвали из наших рядов товарища Кирова». А через пять дней обвинение бывшего руководителя Коминтерна, который перед революцией вместе с Лениным скрывался в шалаше в Разливе, конкретизировали. «Мотивами убийства товарища Кирова, – указывалось в сообщении „В Народном комиссариате внутренних дел“, – явилось стремление добиться таким путем изменения нашей политики в духе так называемой зиновьевско-троцкистской платформы».

Кому же и, главное, зачем понадобилась такая трансформация – переквалифицирование преступления, совершенного явно на бытовой почве, да еще и психически нездоровым человеком, в политическое? Здесь возможен лишь один ответ – Сталину. И на то у него имелись весьма веские причины. Ведь убийство Кирова, будто манна небесная, давало ему неожиданный шанс одним махом разделаться со всеми своими политическими противниками, дискредитировать и опорочить их.

На пяти процессах по делу Николаева приговорили к расстрелу 17 человек, в том числе и его жену Милду. К тюремному заключению на срок от десяти до двух лет – 106. Отправили в ссылку, но уже без суда, еще 663 человека, а 325 – принудительно переселили из Ленинграда в другие города. Все репрессированные были членами партии, активными идейными сторонниками Троцкого и Зиновьева.