Кроме монет, клад содержал 16 великолепных по художественному исполнению серебряных сосудов: чарка, чары, стопы, стаканы. Как работы западноевропейских мастеров, так и изделия «доброго мастерства» русских серебряников, чеканщиков, граверов, эмальеров, вне сомнения, являются прекрасными образцами прикладного искусства первой половины XVII века. Столовое серебро, как и западноевропейские, как и русские «старые деньги», явно предназначалось для переплавки и последующей перечеканки в новые деньги. А укрыт был клад в связи с внутренними экономическими и политическими потрясениями «бунташной» поры в Москве. Необычно крупный размер клада позволяет предположить, что он принадлежал владельцу одной из главных «купецких палат» на территории Гостиного двора.

Крупнейший в истории столичной археологии клад на Старом Гостином дворе, экспонируемый теперь в Музее на Манежной, имеет чрезвычайное значение для изучения экономики Москвы XVII века, ее товарно-денежных отношений, торговых связей, художественного ремесла. Уникальные находки, добытые археологами из московских недр, являются поистине достойным вкладом в сокровищницу многовековой культуры столицы к 850-летию ее большой истории.

Александр Векслер, генеральный директор Центра археологических исследований Управления охраны памятников г. Москвы / фото Юрия Петрова

Великим Лугом когда-то называли широкую устьевую долину Днепра, покрытую речками, протоками, заливами, ериками, озерами. Почти на триста километров протянулась эта удивительная, сказочно богатая растительностью и живностью страна. Для запорожских, или низовых, казаков она стала землей обетованной. Что же сегодня происходит в тех плавнях, большей частью затопленных водами Каховского моря?

Низовой ветер дул сильно и напористо, не давая лодке приблизиться к спасительным зеленым островкам. И лишь когда мой спутник соскользнул с кормы на колени и уперся в весла, помогая мне грести, расстояние до плавневой» густянки» стало заметно сокращаться. Наконец мы вошли в широкую протоку. Обогнули полузатопленный островок, скользнули мимо черного, похожего на паука, корча, протиснулись через узкий проход в камышах и вдруг очутились на краю маленького озерца, затянутого ряской. Если по пути нет цеплючих нитей водяного ореха-чилима и водорослей, которые в этих краях называют «жабуриння», то плыть на лодке по ряске довольно легко. За кормой змеится рваный черный след, похожий на широкую трещину. В ней блестят осколки солнца. Через минуту-другую ряска затягивает их, и уже в десяти метрах от кормы прежняя немая зеленая плоскость. Белые лилии на ней, словно бабочки, принесенные низовкой с далеких земель. Между ними желтеют тугие кулачки кувшинок. Потрескивают крылышками стрекозы — каждый листок на воде для них надежная твердь. Ряска выдерживает даже маленьких лягушат, и те резвятся на ней, как на лужайке.

Такие озера в днепровских плавнях, что широким клином вдаются в Каховское море ниже острова Хортица, встречаются на каждом шагу. Солнечные безмолвные луга между вербовыми островками-стогами и густой камышовой щетиной. А все вместе это — Великий Луг. Вернее остатки его. Великим Лугом когда-то называли широкую устьевую долину Днепра, покрытую речками, протоками, заливами, ериками, озерами. Греческий историк Геродот считал, что именно здесь находилась легендарная земля Гилея. Своеобразие быта ее жителей, их умение выживать в условиях диких плавней легло в основу многих романтических и таинственных историй. В древнерусских источниках и зарубежных хрониках упоминаются загадочные бродники. Кто они? Отдельный народ — наследники древних уличей и алано-болгар? Кочевники, лишившиеся скота и осевшие близ богатых выпасов Великого Луга? Степной сброд, который загнала в плавневую густянку злая бродяжья судьба? Так или иначе, однако на бродников и других вольных поселенцев днепровской Гилей не распространялась ничья власть — они жили за границей государств и вотчин князей, ханов, королей, султанов.

Все владыки старались жить в мире с лугарями. Они обслуживали проходившие по Днепру торговые пути, охраняли и обустраивали броды (еще одна «бродническая» версия), снабжали рыбой, мясом, медом и другими продуктами воинов и купцов, встречали и провожали торговые караваны, давали приют странствующему люду. Он стекался сюда с разных краев и земель. Кого гнала в неспокойное великолужское пограничье нужда, кого манил за днепровские пороги легкий хлеб, а точнее, легко доступная рыба, кого просто одолевала охота к перемене мест. Для многих в те неспокойные времена островки, озера, притоки, тростниковые заросли представляли идеальное место для укрытия, привлекали своей недоступностью. «Пойду на Низ, чтобы никто голову не грыз», — говорили бывалые люди, которые испытали вкус вольной жизни и уже не могли считать зависимость и унижение незыблемым порядком, положенным Богом. В низовье Днепра проникали с севера добытчики рыбы и зверя; здесь после набегов на татар оставались отдельные группы казаков; сюда, стремясь избавиться от притеснений поляков, московских наместников, своих старшин, просачивались небольшие отряды реестрового казачества.

Так возникли запорожские, или низовые, казаки, для которых днепровские плавни за порогами стали землей обетованной. Недаром запорожцев, чьи хутора-зимовники и большие поселения — Сечи были разбросаны по всему Великому Лугу, случалось называли и «лугарями», и «камышниками». «Велыкий Луг — батько, а Сичь — маты, ось де треба вмираты», — говорили казаки о своей родине — «великой плавне».

Что ж там сегодня в тех плавнях? И мы — мой приятель Володя Шовкун и я — отправились в путешествие по Великому Лугу. Сегодня его зовут просто «плавни».

Протоки и озера

— Ну-ка, смыкни! — доносится до меня откуда-то снизу из-под кормы. — Тяни еще, подтягивай, твою...

Я дергаю лодку за веревку, тяну изо всех сил, пытаясь пробиться через кусты аморфы.

— Толкай! — кричу своему спутнику, который, упираясь в дно мелкой протоки ногами, едва не распластался за кормой в болотной жиже.

Через час мы прорываемся к тихому, пестрящему отражениями цветов, деревьев, чаек и облаков озерцу с удивительно чистой и прозрачной водой. Такие водоемы в плавнях называют «беловодами».

— Суши дуба, — хрипло роняет мой спутник, поводя подбородком в сторону крохотного пляжика.

Я уже привык к заковыристым выражениям своего товарища. «Подсушить дуба» у запорожцев означало «вытянуть лодку-дуб на берег». В историю казацкого края за порогами, в плавневые уголки Великого Луга Володя Шовкун влюблен, как дачник в свои грядки. Он и внешне похож на запорожца — слегка тучноватый, однако плотно сбитый, подвижный, с вислыми усами, в глазах лихая хитринка, а на лице добродушная усмешка. С детства он увлечен казацкой стариной. Еще — книгами, еще — кладами, а еще... И в молодости, и в более зрелые годы ему за все эти странноватые увлечения здорово доставалось и от завистников, и от властей. Его независимость многих раздражала. «Ишь какой пан выискался», — зло подначивали вольного казака Шовкуна. На что Володя с достоинством отвечал: «Не просто пан, а пан Шовкун».

Принять участие в экспедиции по Великому Лугу Шовкун согласился сразу, даже не поинтересовавшись ни целью, ни конкретным маршрутом, ни видом транспорта. Тяготы его нисколько не смущали. Он и сам немало постранствовал и по берегам Днепра, и по плавням. Мы отправились в поход на моей старенькой лодке, оборудованной примитивным парусом. Так когда-то гребли против течения, ловили парусом попутный ветер, продирались сквозь камыши, добывали рыбу и разжигали на песчаных косах