математик, последние пять лет работающий в университете городка Логан — в ближнем подсолтлейкситье. Профессор был удручен:

— Вес срывается, — выпалил он, — хопи не хотят тебя видеть. Они мне звонили. Физик и математик с отеческой заботливостью помогал мне в осуществлении моих намерений. Он знал, что импровизацию здесь не любят, предпочитая все готовить заранее, продуманно и тщательно. Он связал меня с мормонами, он же и дал факс в Совет Вождей Нации хопи.

Настало время весенних обрядов, и очень не хотелось, чтобы нас с этих обрядов вывели, как мальчишек-безбилетников из кино. Незамеченными мы бы не остались; не сообщи он вождям, это сделала бы хозяйка мотеля в резервации: в маленьком народе все друг друга знают.

— То есть? — удивился я. — Клянус тебе, ничего плохого я народу хопи не сделал. Ну, писал разок... по источникам.

— Да не против тебя лично. Против всей прессы. Она мне так и сказала: «Маленький,  безобидный  народ хопи устал от информационной эксплуатации». Женщина из общественного совета по культуре хопи сказала. Пуст сказала,  пришлет подробный  план, а мы передадим его вождю по пропаганде, или по оргработе, я точно не помню, но сильно на это смахивает. Я говорю: «А когда ответите?», а она отвечает, мол, когда нужно, тогда и ответим. Но если даже вождь позволит, то запрещено   входить в дома, докучать людям вопросами... Что делать? Не успел он договорить, как я понял, что мое положение беспроигрышно.

—Едем, — сказал я твердо. — Пустят — хорошо, не пустят — тоже хорошо, задержит племенная полиция и посадит в кутузку — еще лучше. В любом случае — это жизнь хопи в современном мире, такой же предмет изучения, как и обряды, — но тут же поправился, — однако обряды все-таки лучше.

— Н-да? — недоверчиво переспросил профессор. — Едем? — И, как бы убедив себя сам, закончил уверенно: — Едем! К вечеру следующего дня сомнения развеялись. Виктор посоветовался со знающими людьми в университете, и те заверили его, что запрет не имеет никакой силы: совет по культуре — организация общественная, в нем нерегулярно собирается местная интеллигенция.

Кто-то из ее представителей разгневался, но, выпустив по телефону гнев, как пар, тут же об этом и забыл. Наверное, сама звонившая. На всякий случай, сказали знающие люди, не ищите в резервации общественного совета, остальным на это начихать.

Знакомые там есть? Знакомые были. Мой друг год назад побывал в краю хопи, очень увлекся их деревянной скульптурой и работами из серебра и даже встретил Рождество в доме одного белого учителя. Тот несколько лет живет среди  хопи, как хопи и в таком же доме. Он, наверное, поможет.

Ранним утром 13 марта мы тронулись в неблизкий путь. Только доехать до Испанской развилки, свернуть, дальше просто — к вечеру будем в Моаве, там и переночуем. Библейское название говорило, что Моав — город белых, основанный и населенный первопроходцами Юты, трудолюбивыми мормонами.

От Моава по шоссе № 191 к Блэндингу, к югу от Блэндинга — поворот на запад на хайвэй 95, потом на юг на 261. Через Долину Богов по 163-му к востоку, затем на юг и по 191-му к Мексиканским Водам, потом на Чинле, там на юг до 3-го и по нему — на восток к Кимз-Кэ-ньону. Там культурный и торговый центр хопи, там же и заказанный мотель.

В редких населенных пунктах все чаще стали встречаться лавки с индейским товаром: «Индейская ювелирная работа и керамика». «Ювелирные изделия, керамика и камина», «Качина, керамика и ковры». Потом лавки стали попадаться и без населенных пунктов — стрелками-указателями на шоссе. Мы приближались к стране навахо, а люди этого племени — признанные серебряных дел мастера.

Качина же — деревянные куклы хопи, изображающие людей в масках (никогда — с открытым лицом!), в шкурах, с понятными и непонятными предметами в руках. У хопи это предмет ритуальный, но теперь, когда они стали популярными, за их изготовление взялись предприимчивые навахо.

Проехать мимо лавок не было никакой возможности: остановились вы заправить машину или выпить кофе, хозяин, приняв ваш заказ, тут же задает вопрос: 

— Не хотите ли посмотреть качина? Мой  старинный друг,   по  счастью, стал за прошедшие годы таким специалистом по скульптуре хопи, что обмануть его было невозможно. Подделку он различал сразу. И не успевал еще продавец повернуться к полке, как Виктор кричал: 

— Нет, нет! Эту не надо! Это работа навахо! Продавцы, очевидно пристыженные встречей с таким знатоком, от попыток навязать некачественный товар отказывались и только говорили:

— Настоящая работа хопи — знаете сколько стоит?

— А в чем дело? — спросил я.  Случайный   иноземец,  я   имел  право не смущаться своего незнания: — Вот этот парень с ликом барсука и с луком в руках, разве не отличная штука?

Продавец и Виктор обменялись понимающим взглядом взрослых, услышавших вопрос дитяти.

— Работа хопи среди других индейских работ, — назидательно сказал продавец, — все равно, что «кадиллак» среди других машин. Их серебро, кстати, тоже...

У самой границы с Аризоной появился щит «Нация навахо», а через некоторое время мы пересекли невидимую границу штатов. Штаты не отличались никак. Но потом окрестности стали лесистее. Появилась группа строений: бензозаправочная станция, магазин, совершенно обычные дома. Но вывеска уже была двуязычной: «Naakaii To. Mexican Water».

А стоявшие люди похожи были на корейцев. Один из них по моей просьбе прочитал:

— Наакаии Туо. «Наукаи» по-нашему — «мексиканец», а «туо» — «вода». Мистер, хотите посмотреть качина?

Та же великолепная дорога вела нас, и то же небо, в котором неустанно чертили след самолеты с недалекой военной базы, простиралось над нами, но что-то изменилось. Так незначительно, что уловить это сразу было трудно, но ощущение изменения, возникнув, стойко держалось.

Время от времени мелькали отдельно стоящие домики, такие же легкие, фабричного производства, что и в небогатых кварталах виденных много городов. Рядом — машины, сараи, будочки, назначение которых было несомненным, как в наших дачных поселках. Паслись — штук по пять-шесть — овцы, иногда — лошади. Кажется, таких хуторков с немногочисленным домашним скотом видеть здесь не приходилось. У обочины лежала задавленная собака.

И двуязычные щиты с названиями поселений; а зачастую — и только на языке навахо: длинные слова, странные сочетания букв, масса значков над ними. Иной раз рядом с домами стояли восьмиугольные бревенчатые строения, похожие на юрты.

Остановились лишь подзаправиться у супермаркета на самой почти границе земель навахо и хопи. Супермаркет, как супермаркет, только люди вокруг азиатского вида: то ли корейцы, то ли буряты.

Лишь одна из женщин наряжена в почти цыганскую юбку и увешена серебром с бирюзой. Да еще мужичонка в стетсоновской шляпе — вот и все признаки Индейской Территории. И речь звучала английская. Пустынная местность сменилась лесами на равнине и на холмах.

Холмы становились выше, превращаясь в горы, лес густел. Исчезли восьмиугольные бревенчатые юрты, сменившись плоскокрышими каменными домиками. Мы добрались до Страны Хопи. Смеркалось.

И почти в полной темноте по круто змеящейся дороге мы въехали в Кимз-Кэньон. Виднелись скудно освещенные строения, и не было никаких указателей. И уже это безошибочно говорило, что Соединенные Штаты остались за холмами.

Даже за землями навахо. Мы подождали пока появится первый прохожий, но точно ответить, где мотель, он не мог, неопределенно махнув рукой. Наткнулись на провинциально-казенного вида здание: заперто.

Сделали еще круг, привлеченные светом фонаря, но, проехав его, оказались на том же месте. Снова проехали вперед и оказались на освещенной площадке, заставленной машинами. На фронтоне дома сиял электрический красный крест.

Белая врачиха обстоятельно объяснила, куда ехать, и нарисовала на бумаге план. Кто мы, зачем здесь — она не спросила. Ждавшие в приемной невысокие раскосые женщины с квадратными лицами и прямыми тусклыми волосами равнодушно смотрели мимо нас. На коленях у них сидели молчаливые дети.

Мотель располагался на удивление близко от места нашего въезда, и в канцелярии нас ждала любезная женщина с большим плосковатым лицом. Ничто в мотеле не отличало его од других