ремонтировать здания, но и обеспечивать сохранность колоссальных ценностей, имеющихся на Горе. К сожалению, должное уважение к историческим и религиозным святыням питают далеко не все представители рода человеческого. Случаются и здесь дерзкие налеты и ограбления, иногда туристы «берут на память» то, что плохо лежит. Поэтому пришлось завести береговую охрану и таможню, досматривать вещи каждого, кто уезжает с Афона.

Подробности последнего налета итальянских «гастролеров» мы выслушиваем под шум мотора губернаторского джипа. Ради экономии времени мы не отказались от предложения Вавакаса доставить нас на Старый Русик, хотя это и не в традициях обитателей Афона, передвигающихся либо пешком, либо на муле.

Добравшись до цели, мы распрощались со словоохотливым губернатором и молчаливым начальником полиции. Сумрачный лес, похожий на тайгу, обступил нас со всех сторон. Ветер раскачивал вершины гигантских сосен и шевелил жесткие спутанные травы, покрывшие двор обители. Если бы не далекое треньканье колокольчика пасущегося мула, можно было подумать, что находишься в необитаемом месте.

Между тем Старый, или Нагорный, Русик — второй по времени основания приют русского иночества на Афоне. Он существует с XII века, и его не забывали своими даяниями сербские цари, молдавские и валахские господари, русские самодержцы — Иван Грозный и династия Романовых. Самая же ранняя русская обитель на Святой Горе называлась монастырем Богоматери Ксилургу, одноименная древняя церковь и поныне здравствует там. А Свято-Пантелеимонов монастырь был основан сравнительно недавно — в XVIII веке.

В молчании обошли мы запертый на замок громоздкий храм, осмотрели братский корпус с пристроенной к нему башней, обшитой почерневшими досками. На тяжелых дверях корпуса висел амбарный замок. Третье строение мы определили как склад или сарай. У его стены, сложенной из плитняка, торчал из травы покосившийся крест. Продравшись сквозь заросли шиповника, я разглядел на нем вырезанные ножом буквы «К» и «В». Чье-то бренное тело упокоилось здесь навек...

Тут громкие возгласы оповестили нас о появлении живой души. Невесть откуда взявшийся сухой и сутулый монах, назвавшийся Ионой, радостно приветствовал нас. Он отпер амбарный замок ключом соответствующего размера и повел нас осматривать церкви. Их оказалось целых три, и расположены они были одна над другой в той самой обшитой досками башне, что разглядывали мы снаружи.

— Один вы здесь... — полувопросительно-полуутвердительно произнес Борис.

— Один, спаси Господь, пять лет уже, — ответил монах Иона с характерной южнорусской интонацией. — Тяжело одному. Заболел или еще чего... Все один.

По всему было видно, что разруха свила здесь гнездо давно и основательно. Монаху хватает сил только на то, чтобы поддерживать порядок в показанных нам старинных церквях в честь великомученицы Варвары, Сорока тысяч мучеников и Саввы Сербского. Случилась прошлым летом большая беда: провалилась крыша, и дожди залили иконостас — одному было не справиться. Хорошо, монастырь дал деньги и рабочих, залатали...

— И что же, будет все это когда-нибудь отстраиваться? — спрашиваю я, осторожно ступая по изгнившим ступенькам.

— Как Бог даст, — смеется Иона.

— Надо, чтобы люди захотели.

— Истина, истина! — Лицо монаха озаряется, и он согласно кивает головой. — Бог, он ведь хочет в любое время помочь, но люди неспособны воспринимать его желание.

Очень тяжело оторваться им от этого, знаете, ну...

— От земного?

— Вот-вот, от чувственного. И мы, монахи, теперь другие стали, нам и то надо, и это, суетимся — а у тех было больше святости...

На улице он указал на погнутую ржавую решетку в окне храма:

— Вот, видите, кто-то залез лет десять назад. Вытащили иконы, хорошие были иконы.

— И не нашли?

В ответ монах смеется, показывая редкие нездоровые зубы.

А я вспоминаю историю о том, как один греческий дипломат, знаток древностей, случайно оказался на знаменитом европейском аукционе и обнаружил в числе выставленных на продажу вещей то, что было за несколько лет до этого украдено из афонского монастыря...

На обратном пути обсуждаем увиденное и услышанное.  Мое наивное представление о безоблачном существовании русской обители, далекой от переживаемых Россией проблем, улетучилось. Монахи, обитавшие в монастырских скитах, умирают, а замены из России нет — и скиты переходят к новым хозяевам; метохи — монастырские угодья, орошенные потом многих поколений русских иноков, заброшены; восстанавливать сгоревшие корпуса не на что...

Тут встретился нам полуразвалившийся скит. Он мог бы пополнить собой грустный перечень утрат, но у штабеля досок на поляне появился молодой монах с топором в руке — знак отрадный.

Грунтовка, кое-где замощенная камнем, вьется по горному уступу к морскому берегу. За каждым поворотом открываются живописные виды: то красная черепица келий, то белые бастионы далекого монастыря, то старая мельница, нависшая над пересохшим ручьем, — и лес, лес, бесконечные разливы зелени всех оттенков. Сверкающая солнечная дорожка уходит по морю к размытым силуэтам островов, словно подчеркивая великолепие благословенного уголка. Возможно, это величие и эта вечная красота первозданной природы в сочетании с энергетическими токами человеческого духа рождают здесь неповторимое ощущение: как будто приближаешься к пониманию самих основ бытия.

По дороге Алексис угощает нас ягодами неведомого нам кустарника и подходящими к случаю чудесами. О том, как корабль, на котором Божья Матерь направлялась на Кипр, прибило бурей к Афону, и Божья Матерь крестила здешний народ языческий, после чего объявила себя заступницей Афона и ходатайницей за него перед самим Богом; о появлении иконы Божьей Матери, приплывшей к берегам Афона из Малой Азии и сохраняемой с тех пор в Иверском монастыре (это та самая икона, копия с которой особо чтилась раньше на Москве; недавно копия была повторена и торжественно передана восстановленной часовне, что возле Исторического музея); о дьяволе, который под видом трудолюбивого послушника проник в один монастырь, но был разоблачен, лопнул, как гриб-пороховик, и вылетел вон через дымоход; о подвигах многочисленных афонских схимников, среди которых были, например, преподобный Антоний, основатель Киево-Печерской лавры, и старец Силуан, которому не раз являлся Иисус Христос. И еще о многом другом. Так, разговаривая, мы спустились к Свято-Пантелеимонову монастырю. Близился час вечерней трапезы.

Братские трапезы (их две всего — утренняя и вечерняя) подчиняются, как и весь уклад монастырской жизни, вековой традиции. Излишне говорить, что монахи питаются исключительно вегетарианской пищей и соблюдают все посты. При этом, однако, нельзя сказать, что все они изнуряют себя. Недаром на Святой Горе бытует присловье: лечись в Андреевском ските, слушай пение в ските Святого Ильи, а хочешь вкусно поесть — ступай в монастырь Святого Пантелеймона.

Борщ, заправленный оливковым маслом, манная каша и чай с айвовым вареньем — все это было действительно вкусным, как и пышный хлеб, выпеченный в монастырской пекарне. Забегая вперед, скажу, что наутро мы доедали тот же борщ, ставший еще вкуснее, после чего были поданы вареные и соленые овощи, картофельное пюре (опять же с оливковым маслом) и компот. И еще — по случаю дня великомученика Димитрия Солунского перед каждым стоял стакан красного афонского вина.

Ритуал трапезы заведен тоже от века. Во главе центрального стола восседает игумен Иеремия — сухонький, легкий старичок лет восьмидесяти, с косицами седых волос, выбивающимися из-под скуфьи; справа и слева от него располагается, сообразно чинам и старшинству, братия. Все же остальные, в том числе и гости, сидят за отдельным столом, в сторонке. В продолжение всей вечерней трапезы один из монахов, стоя за кафедрой, постоянно читает поучения святых отцов или жития святых угодников.

Братия вкушает пищу без суеты и спешки, но и засиживаться за столом здесь не принято. Отобедав,