экстрасенсность, или как ее там правильно, должна была у нее проявляться, например, прошлой зимой. То есть тогда, когда она могла бы очень ей помочь. Допустим, в том случае, когда Полина ездила к Варе и его друзьям отдавать долги братца Кости. На хрена ей было удирать от них, а потом чудом спасаться на машине, которой управлял Юрка, если б у нее была возможность подчинить их своей воле? Если б она на этого Варю и его компашку подействовала так, как на Алика, жлобов и самого Юрку, то никаких проблем не было бы. Эта братва взялась бы ей пятки лизать и не только позабыла бы про долг Кости в размере пяти тысяч баксов, но и сама стала бы считать, что должна ей аж сто тысяч.
Далее. Припоминая все, что творилось по ходу зимнего путешествия, Таран не мог найти ни одного момента, который позволял судить, что Полина обладает какими-то особенными свойствами. Во всех «острых» случаях, типа перестрелки на озере, она вела себя так как должна вести себя нормальная, к тому же трусоватая баба. Это Лизка бесшабашничала и жаждала крови, а Полина только охала да визжала. Конечно, когда Полина с Лизкой пари заключала, в этом деле какое-то извращенство проглядывало. Но ведь не смогла же она заставить Тарана себя трахнуть? Не смогла, хотя этому, конечно, в первую голову кошка Муська помешала. И не могла заставить ци Тарана, ни Лизку себя выпороть, когда пари проиграла. Хотя, судя по всему, она на этот садомазохизм изредка западала. Конечно, тогда у Тарана было какое-то инстинктивное желание поглядеть на то, как Лизавета Полину отстегает, но он его спокойно подавил. И Полина ничегошеньки не сумела сделать. А тут она заставила здоровенных жлобов, которых, по всему видать, никогда на такие развлечения не тянуло, подставить задницы и визжать от восторга во время порки.
Конечно, Таран не мог проехать мимо того факта, что Полина, как и еще несколько человек, наглотались водки с каким-то непонятным препаратом. И даже подумал: может, эта дрянь на ней как-то сказывается? Но тут же от этой мысли отказался. Кроме самой Полины из тех, кто подвергся воздействию зелья, он видел еще троих: Магомада, Патимат и Асият. Ни дядя, ни племянницы ничего подобного Полининым кунштюкам не выкаблучивали. Даже разговаривая с Магомадом, который выглядел очень внушительно и солидно, Юрка не ощущал, что у него полностью подавлена воля. Конечно, особо наглеть и борзеть при этой беседе Тарану не хотелось, но до того, чтоб упасть на пол и лизать пятки. Юрка не опустился бы, даже если б Магомад ему приказал это сделать.
К тому же препарат, которым Полину напичкали зимой, и ее, и всех прочих как раз лишал воли, а не давал способности диктовать ее другим.
Юрка припомнил и то, что говорила Полина насчет своей дальнейшей судьбы. Получалось, что Птицын спровадил ее в какое-то лечебное учреждение, где ее вроде бы вылечили и отпустили домой. Может, ей там чего-нибудь вкололи для восстановления воли и малость передозировали? Но и это было маловероятно. Все-таки она уже минимум два месяца жила дома, неужели у нее это не проявилось бы? Потом, как хорошо знал Таран, в конечном итоге любое лекарство из организма выводится. Наркоманов ломает именно потому, что все, чем они ширнулись, уже вылилось в писсуар и организм требует новой дозы. Наконец, если б Полина приобрела все эти свойства после лечения, то наверняка вела себя как-то по-иному, когда ее вновь побеспокоили ребята Зуба. По крайней мере, не так, как она вела себя на самом деле.
То, чему Таран сам не был свидетелем, а знал лишь со слов самой Полины или Коли — то есть как ее заставили заманивать в ловушку Гену Сметанина, а потом наводить на его квартиру Сидора с братками, — Юрка вывел как бы за скобки. Особых оснований, чтобы безоговорочно верить и той, и другому, у него не было. Однако все то, что Таран видел воочию, то есть поведение Полины на квартире Сметаниных, во время поездки с Сусликом на Фроськину дачу и потом, когда Юрка повез ее на пристань, чтобы передать на «Светоч», мало чем отличалось от того, как она вела себя зимой.
Наверняка, будь она в состоянии управлять поведением Сидора и Мити, никакой налет на квартиру Сметаниных не состоялся бы. Если б Полина смогла их подчинить своей воле так, как подчинила ночью жлобов, Сидор и Митя пристрелили бы друг друга и Суслика заодно, но не поехали бы за этой чертовой дискетой. Тогда, может быть, Полина вовсе не была невинной жертвой, которую вовлекли в преступление путем угроз, а являлась натуральной соучастницей? Но тогда бы она воспользовалась своей экстрасенсорной силой против Тарана, И хрен бы у него что получилось. Нет, ничего странного ни в своем поведении, ни в поведении Сидора, Мити и даже Суслика Юрка не мог усмотреть при всем желании. Когда Таран вез ее на пристань, Полина тоже вела себя так, как ей предписывал Юрка, и ничего нелогичного в своих собственных поступках Таран не находил. Действовал так, как инструктировал Коля, никакой отсебятины не допускал, и Полина если и пыталась на него влиять, то самыми обычными бабьими средствами, да и то не очень активно.
То, что Полина спрыгнула с катера, конечно, не очень вписывалось в общее представление о ней как о робкой, покорной и затюканной бабе. С другой стороны, поговорку о том, что раз в год и незаряженное ружье стреляет, Таран слышал. Конечно, он лично не видел, как она прыгала и плыла, тем более сохранив туфли на шпильках, но и тут ничего особо сверхъестественного усмотреть было нельзя. В конце концов, водохранилище — это не Бискайский залив, а ветер дул к бе— регу и вода, наверно, хоть и холодная была, но не как в Арктике. Вполне могла, увидев вспышку взрыва, прыгнуть от отчаяния и доплыть.
То, что Таран потащил ее на себе, тоже не выглядело странным. В конце концов, не мог же он просто так бросить эту беспомощную дуру! Жалко стало — и все. Никакого подчинения своей воли Полининой Юрка не усматривал. И в канаву, ведущую на дачу, где Василиса орудовала, Таран тоже полез исключительно по собственной воле. И в теремок сам забрался, без подсказок. Наоборот, Полина к нему туда приползла со страху.
Вот то, что началось дальше, конечно, было не вполне нормальным. Василиса слишком уж легко и быстро согласилась их принять, хотя вообще-то должна была перепугаться такой парочки. Ну и конечно, то, что она в баню с ними полезла, и то, что решила с ними трахаться, хотя и часа их не знала, вроде бы гляделось не очень естественно. Но при всем при этом, сравнивая то, как вела себя Василиса, с тем, какими придурками выглядели жлобы, Юрка мог дать стопроцентную гарантию: это — небо и земля. Скорее всего Василиса, соскучившаяся по гульбе, к которой ее приучили прежние хозяева дачи, решила просто оттянуться от души.
Подойдя, наконец, к встрече с Магомадом и его конторой, то есть к событиям, непосредственно предшествовавшим посадке на теплоход. Таран тоже не мог углядеть в них какого бы то ни было проявления Полининой экстрасенсорности. Она не стала бы так метаться и паниковать, не запищала бы «Ой, мама!», сидя в коробе над дверью номера. Наверняка будь у нее возможность влиять на события так, как она это делала на теплоходе, то она запросто могла бы отодрать ремешком и Магомада, и племянниц, и всю охрану во главе с Нарчу.
Впрочем, был один момент, который привлек внимание Тарана. О том, что происходило в то время, пока Юрка вел свои долгие разговоры с Магомадом, то есть о разговоре Полины с его племянницами. Таран имел весьма слабое представление. Точнее, все, что он об этой беседе знал, ему было известно только со слов самой Полины. А она, во-первых, могла быть не совсем искренней, а во-вторых, могла чего- нибудь не запомнить или не заметить. Например, того, как ей в чай — сама же говорила, что чай пила с Асият и Патимат! — подлили какой-нибудь микстурки или порошочек всыпали. И от этой микстурки или порошочка у нее появилась способность управлять людьми и подчинять их своей воле. То есть этот препарат был по своему воздействию прямо противоположен тому, которого она наглоталась зимой. Тот волю парализовывал, а этот — усиливал. Раз одно можно, значит, и другое тоже!
Тут Юрка несколько отклонился в сторону и немного вспомнил то, как протекала его курсантская жизнь у «мамонтов». Их ведь учили не только выполнять команды, но и отдавать их. Так вот, когда все они по очереди действовали за командира отделения. Тарана удивило, что лучше всех это получается не у самых здоровенных и громкоголосых, а у скромного по физическим данным — на фоне многих других и самого Юрки! — паренька по имени Федя Баранчук. Стоило ему сказать:'3акончить перерыв! Строиться!» — и никто не задерживался ни на минуту. Ему не надо было, как, например, Тарану, когда тот стажировался за командира, повышать голос и давать дополнительные приказы типа «Команда строиться была! Кому неясно?!» И этому Феде подчинялись не менее быстро, чем самому сержанту Зайцеву. Причем не только тогда, когда сержант был поблизости и мог поддержать стажера, но и тогда, когда Зайцев отсутствовал. Хотя Федя не орал во всю глотку, а произносил команду лишь настолько громко, чтоб ее все услышали. И
