Оло стоял в дверях. Задняя половина туловища находилась в сарае, и мужчины не видели, что делает Цыган. Они слышали только, как он сочувственно приговаривал:

— Ой, какая болячка!.. Но ничего, слонище-дружище, потерпи! Заживет! Вот та-ак!.. Потерпи ещё немножечко.

И Оло терпел, хлопал ушами-лопухами и ни разу не двинул ни одной ногой. Когда Цыган закончил перевязку и вышел из сарая, слон опять обнял его хоботом.

— Ап, Оло! Aп! — попросил мальчишка, и Оло послушно усадил его к себе на спину.

Хозяин с нескрываемым пренебрежением взглянул на дрессировщика, произнёс: «М-да-а!» — и сказал Цыгану:

— Слушай, парень! Оставайся у меня в цирке! Не обижу.

— Остался бы! — Цыган вздохнул с искренним сожалением. — Не могу… Работаю в другом месте.

— У меня лучше будет!

— Не могу! — повторил мальчишка. — А где старый дрессировщик?

— Ты его знал? — удивился хозяин.

— Нет! — соврал Цыган. — Просто вижу, что этот не того!..

— Ну-ну! — прикрикнул человек в ермолке. — Поговори мне!

— И поговорю! — не испугался Цыган. — Довёл слона!.. Тебя бы самого на цепь посадить надо! И чтобы она тёрла тебе ноги днём и ночью!

Человек в ермолке схватил палку с крючком и колючкой на конце — с этой палкой он выводил Оло на манеж — и замахнулся на мальчишку. Но слон так свирепо махнул головой, что дрессировщик отскочил.

Цыган, как с горки, съехал вниз по слоновьему хоботу и с достоинством сказал хозяину:

— Нужно будет — позовёшь. Меня в трактире найти можно.

Он ушёл, а Оло долго трубил — звал своего маленького друга.

С какой бы радостью вернулся мальчишка в цирк и остался бы в нем навсегда! Надоели ему грязные тарелки и пьяные голоса. Опротивел запах трактира. Но Цыган знал: если будет нужно, он не уйдёт из трактира до самой старости, до смерти.

Задумавшись, он шёл посередине улицы и не услышал приближающегося цокота лошадиных копыт.

— Посторонись! — крикнул Карпыч.

Цыган отскочил к забору и пропустил коляску. Платайс поднял руку в лайковой перчатке и погрозил ему пальцем. «Не ушёл! — подумал Платайс. — Наверно, и Мика с беспризорниками ещё в Чите…»

— Ему никак нельзя, — тихо, не оборачиваясь к седоку, сказал Карпыч, продолжая начатый до встречи с Цыганом разговор. — Он — телеграф твой! Сгинет по дурному случаю — и конец, однако! До партизан без него не достучишься! Ни ты, ни я ходов к ним не имеем… С этой бухалкой мне в самый раз идти будет! Только б она не трахнула безвременно, окаянная!..

Карпыч насторожённо взглянул под ноги — на пол коляски. Там, с обратной стороны, между колёс была прикреплена проволокой к днищу коляски самодельная мина с часовым механизмом. Её по просьбе Платайса смастерил партизанский умелец, славившийся на все Забайкалье. Лапотник, передав донесение, составленное по документам, добытым беспризорниками, взамен получил эту мину и привёз в Читу. Через Карпыча он сообщил также, что партизаны одобрили предложенный Платайсом план неожиданного захвата станции Ага. Оставалось теперь согласовать срок с командованием Амурского фронта.

Платайс предполагал, что, получив последние чрезвычайно важные сведения, командование ускорит подготовку общего наступления на читинскую «пробку». Поэтому и сам он должен поторопиться. Надо было побывать и на станции Ага. И здесь, в Чите, предстояло организовать взрыв склада с боеприпасами. Для этого и предназначалась мина с часовым механизмом. Но кто подложит её? Об этом и толковал Карпыч. Он считал, что Лапотника надо поберечь, потому что через него была налажена связь с партизанами.

— Моё это дело — и не спорь! — сказал он Платайсу и повторил: — Только не сыграла б она, однако, прохвостка!.. Коня жалко!

— Подумаем, Карпыч, подумаем, — ответил Платайс. — А мины не бойся. Езди спокойно по любым колдобинам — не сработает. Лучшего места не найти: и под рукой всегда, и никто не догадается.

Карпыч остановил коня у дома контрразведки.

— Приехали, господин Митряев!

Платайс заезжал сюда чуть ли не каждый день, как и положено отцу, потерявшему дочь. Но подполковник Свиридов не принимал его. Выходил вежливый адъютант и произносил одну из двух заученных фраз: либо подполковник в отъезде, либо подполковник просит извинить — он очень занят.

И на этот раз Свиридов не принял Платайса.

Трясогузка бойко торговал свечками. Было воскресенье. Народу пришло в церковь много. Он уже знал в лицо почти всех богомольцев и мог отгадать, кто и какую свечу купит. Эта старуха в чёрном платке возьмёт самую тоненькую — грошовую. Если судить по свечке, слабо она верит в бога. А вот этому солдату потолще приготовить надо. Он не пожалеет гривенника. Только не поможет! Всем семеновцам крышка будет!

Пришёл и трактирщик, у которого работал Цыган. Давай, давай полтину — не жалей! Трясогузка отобрал большущую витую свечу. Покупай, пока деньги водятся! Скоро ликвид-нем твоё заведение в пользу народа!

А зачем это Нинка вдруг заявилась?

Последнее время дочка священника сторонилась Трясогузки. Увидит его — и убежит. А в первые дни отбоя от неё не было: куда Трясогузка, туда и она. Даже церковь подметать помогала.

Нина подошла к стойке, за которой хозяйничал Трясогузка, и как-то странно потупилась, замялась.

— Батя подослал? — ехидно прищурился мальчишка. — Деньги проверяешь?

— Дурачок ты! — робко произнесла девочка, сунула ему какую-то бумажку и убежала.

Трясогузка прочитал: «Ты мне очень-очень нравишься! Только никому не говори!» Он сердито засопел, скомкал в кулаке записку, но потом разгладил её, положил во внутренний карман и забыл про свою торговлю.

— Заснул? — спросил у него Лапотник.

Он через день заходил в церковь, чтобы узнать, нет ли чего от Платайса.

Трясогузка торопливо протянул Лапотнику две свечи. Если бы он дал одну, это означало бы, что никаких поручений пока нет. Свеча потолще была с «начинкой», предназначенной для отправки на партизанский телеграф. Платайс передавал кое-какие новые данные и просил командование фронтом как можно скорее сообщить точное время начала наступления, чтобы приурочить к этому дню захват станции Ага.

Толстую свечу Лапотник засунул под зипун, а с тонкой подошёл к иконе, зажёг и вставил в многоместный подсвечник, в котором уже горело штук десять разнокалиберных свечек. В это время сзади громыхнула об пол медная тарелка, в которую Трясогузка клал деньги. Зазвенела покатившаяся во все стороны мелочь.

Обернулись молившиеся в церкви люди. Священник замер на секунду с приподнятой рукой, качнул головой, глядя на Трясогузку, собиравшего рассыпавшуюся мелочь. И только Лапотник знал, что тарелка упала не случайно.

Он перекрестился несколько раз, подошёл к другой иконе, вынул из-за пазухи толстую свечу, зажёг и поставил перед плоским, бестелесным и холодным ликом святого. Можно было дождаться конца службы,