выстрел прибегут другие колчаковцы, отнимут оружие и поставят нового часового.

Трясогузка ударил кулаком по колену, обозвал себя олухом и побрёл обратно в штаб.

Ребята сразу почувствовали, что командир не в духе. Он хмуро осмотрел груду узелков с порохом, подошёл к Мике, который усердно выводил на флажке кавычки перед словом «Трясогузка».

— Зачем ты малюешь этих головастиков? — обрушился на него командир.

— Как зачем? — с робким удивлением спросил начальник штаба и сам же пояснил: — Без кавычек нельзя. Ты ведь на самом деле не птица.

— Ну и что? — ещё больше обозлился Трясогузка.

— Ты командир!.. А Трясогузка — только прозвище. Потому и кавычки.

— Раз я командир — слушайся! — крикнул Трясогузка. — Ещё раз своих дурацких головастиков нарисуешь — всыплю!

Мика промолчал. Он написал слово «Трясогузка» и, когда командир отвернулся, закрыл кавычки. Мика это сделал не из упрямства. Он считал себя правым. Авторитет командира на грамматику не распространялся, потому что Трясогузка не умел ни читать ни писать. Но и сам Мика ещё не знал всех тонкостей правописания. Кавычки казались ему высшим проявлением грамотности.

Выход на задуманную командиром операцию был назначен на полночь. Часов в восемь Мика и Цыган легли спать, а Трясогузка и не вздремнул. Он все думал, как помочь заложникам. В голову лезли самые нелепые мысли. А что, если использовать порох для освобождения заложников? Уложить у стены пакгауза кучу узелков и подорвать? Но кирпичи полетят внутрь, и заложникам не поздоровится от такой помощи! Нет, это не выход!

Трясогузка встал, походил по штабу, пересчитал узелки с порохом, уложил их в два мешка и сыграл армии подъем — три раза ударил ложкой по чайнику.

Цыган и Мика хорошо знали городок. И все же путь, по которому вёл их сегодня командир, показался совершенно незнакомым. Шли огородами. Раз пять перелезали через заборы. Потом очутились во дворе, под окнами наглухо заколоченного дома. На другой стороне улицы стоял особняк полковника. Темнел забор. Тополя протянули над ним голые ветки. Ребята все ещё не догадывались, зачем привёл их сюда Трясогузка.

— Видишь самое высокое дерево? — спросил командир у Цыгана.

— Вижу.

— Заберёшься на нижний сук, — приказал Трясогузка. — И тихо — во дворе часовой… Я тебе подам мешки… За забором под деревом — кухня. Увидишь трубу. В неё и сбросишь узелки с порохом…

Дальнейших разъяснений не требовалось: ребята поняли, что произойдет утром, когда в плите запылают поленья.

— Только тихо! — ещё раз предупредил командир.

— Канатоходцы умирают молча! — шепнул Цыган.

Ребята перешли улицу. Цыган быстро забрался на дерево. Трясогузка подал ему мешки, флажок и вместе с Микой вернулся во двор заколоченного дома.

Тишина. Лишь откуда-то издалека доносились равномерные шаги. Сначала Трясогузка решил, что это ходит часовой у крыльца особняка. Но шаги приближались. Из-за угла вышли двое патрульных.

— Замри! — шепнул Трясогузка Мике.

Двое патрульных прошли под деревом и, обогнув особняк, вернулись на главную улицу.

С тополя по-прежнему не доносилось ни звука.

— Мика! На каком это он языке шпарит? — спросил Трясогузка.

— Кто?

— Да Цыган!.. Иллюзион… Потом эта… панамима…

— Пантомима! — поправил командира Мика. — Это в цирке так говорят.

— Ругаются?

— Нет! Слова хорошие!.. Ты что, в цирке не бывал?

— Ладно, замолчи!..

Прошло минут десять. Под деревом мелькнула какая-то фигура. Но это был не Цыган — повыше, постройней. Похоже — девушка. Она постояла у забора, а когда отошла, мальчишки заметили на досках белое пятно.

— Кто это? — спросил Мика.

— Не Цыган! — ответил Трясогузка.

А девушка пропала, будто и не было её никогда. Только белое пятно на заборе доказывало, что ребятам не почудилось.

Прошло ещё несколько томительных минут.

Трясогузка уже хотел перебежать улицу, как появился Цыган. Он свесился с нижнего сука, спрыгнул на землю и заслонил на мгновенье белое пятно.

Перебежав улицу, он предстал перед командиром. Его можно было не спрашивать ни о чем: Цыган широко улыбался и победно потряхивал пустыми мешками.

— Ну и долбанёт! — сказал он. — Феерический каскад индусского факира!

— А флаг? — спросил Трясогузка.

— Туда же — в трубу опустил!.. Смотрите, что ещё я принёс! — Цыган показал влажный от клея листок бумаги. — Женщина к забору пришлепнула.

Трясогузка взял листок, на котором было что-то напечатано, и передал Мике.

— В штабе разберёмся!..

Весело потрескивала печка. Толстая стеариновая свеча стояла на большом ящике, вокруг которого сидела вся армия. Мика читал снятый с забора листок.

— «Трудовая Сибирь обливается кровью. Но чаша народного терпения переполнилась. Дни Колчака сочтены! Над белогвардейцами занесён карающий меч пролетариата.

Приближается первомайский праздник. Большевики-ленинцы призывают всех, кому дороги завоевания революции, отдать свои силы на борьбу с кровавой диктатурой «омского правителя».

Мика придвинул листовку к Трясогузке и сказал:

— Вот они — кавычки! А ты спорил!

— Где?

— Омский правитель в кавычках, потому что никакой он не правитель, как и ты — не птица трясогузка!

— Ты что, меня с Колчаком равняешь?

Трясогузка вскочил от возмущения и больно ударился коленом об угол ящика. Свеча упала и погасла.

— Да я тебя!.. — зло закричал он.

— Бей! Я все равно по правилам писать буду! — тоже закричал Мика.

Наступила тишина. Лишь потрескивала печка. Причудливые отсветы огня прыгали по стенам и потолку подвала.

— Это что же, бунт? — не предвещающим добра голосом спросил Трясогузка. — Против командира?

— Не против командира, а против кулаков! — смело ответил Мика.

— А чем вас учить, как не кулаками?

— Учить? — переспросил Мика. — Ты бы хоть азбуку осилил, а уж потом других учил!

Начальник штаба затронул самое больное место командира. Трясогузка стеснялся своей неграмотности. Когда ему напоминали об этом, он не обижался, а искренне сожалел, что не умел читать и писать.

— А ты взял бы да научил меня! — без прежней угрозы сказал Трясогузка.