Стало быть, зиму едва золотое под землю загонит
Солнце и вновь небеса приоткроет сиянием летним,
Тотчас пчелы начнут облетать луговины и рощи, —
Жатву с ярких цветов собирают; касаясь легонько
Род свой и гнезда блюдут; потом воздвигают искусно
Новые соты и их наливают медом тягучим.
Если ж покинувший дом, к высокому небу плывущий
Через безоблачный зной ты рой пчелиный приметишь, —
Понаблюдай! полетят непременно к зеленым жилищам,
К пресной воде. Им в этих местах ароматов любимых —
Тертой мелиссы насыпь и обычной травки-вещанки.
Чем-нибудь громко звони, потрясай и Матери бубен,[312]
Это в привычке у них — в глубокие скроются люльки.
Если же выйдут они, задвигавшись вдруг, на сраженье,
Ибо нередко вражда меж двумя возникает царями, —
То настроенье толпы, воинственный пыл ополченья
Громко звенящая медь, меж тем как подобное звуку
Труб, возглашающих бой, раздается из улья жужжанье.
Вот торопливо сошлись друг с другом, трепещут крылами,
Хоботом жало острят и конечности приспособляют.
В кучу густую, врага вызывающим криком торопят.
Так при первом тепле, едва лишь поля обнажатся,
Мчатся вон из дверей и сходятся; в небе высоко —
Шум; смешавшись, они в огромный ком громоздятся
Желуди реже дождем с сотрясенного падают дуба!
Сами же оба царя, в строю, крылами сверкая,
В маленьком сердце своем великую душу являют,
Не уступать порешив, пока победитель упорный
Но их воинственный пыл и любое такое сраженье
Пыли ничтожный бросок подавляет, и снова все тихо.
Только, когда призовешь обоих вождей ты из боя,
Тотчас того, кто слабей, чтоб вреда не принес тунеядец.
Сразу признаешь: один, крапленный золотом, блещет —
Двух они разных пород, — отличен от всех красотою,
Крыльев чешуйки блестят; другой, обленившийся, гадок
И тяжело волочит, бесславный, огромное брюхо.
Те безобразны собой, косматы, как путник, томимый
Жаждой, плюющий землей, едва лишь с дороги пришедший.
Весь пропыленный. А те сверкают, искрятся блеском,
Золотом ярким горят, и тельце их в крапинках ровных.
Сладкий выжмешь ты мед, и не только сладкий, но жидкий, —
Медом смягчают таким вкус терпкий вина молодого.
Если летают рои, предаваясь без толку играм,
Соты свои позабыв, покои прохладные бросив,
Сделать же это легко: у царей ты крылышки вырви.
Стоит лишь их задержать, и пчела ни одна не решится
Вверх куда-то взлететь иль из лагеря вылазку сделать.
Запахом желтых цветов пусть их сады приглашают,
Геллеспонтийский Приап[313] бережет их своим попеченьем.
С горных высот принеся чабреца и сосенок юных,
Пусть их возле жилищ насажает хозяин радивый;
Сам пусть руки натрет тяжелой работою; сам пусть
О, несомненно, не будь при самом конце я работы,
Не отдавай парусов, не спеши уже к пристани править,
Я, вероятно б, воспел, каким прилежаньем украсить
Пышные можно сады и розарии Пестума[314], дважды
Рад и петрушка вблизи ручейков; о том рассказал бы,
Как, извиваясь в траве, разрастается в целое брюхо
Тыква, про гибкий аканф, про нарцисс, до морозов зеленый,
Или бледнеющий плющ, или мирт, с прибрежьями дружный.
Там, где черный Галез[316] омывает поля золотые,
Я корикийского[317] знал старика, владевшего самым