брови. Плотный, но не толстый.
— Как вы думаете, сколько ему было лет?
— Ну, лет тридцать пять или около того. Возможно, сорок. Трудно сказать.
— Вспомните, может у него были какие-нибудь особые приметы?
Она на минуту задумалась и потом покачала головой.
— По-моему, нет. Понимаете, он пробыл здесь недолго. Он показался мне хорошо воспитанным и вел себя очень вежливо. Скромно и аккуратно одевался.
— Как он говорил?
— У него был иностранный акцент. Очень смешной.
— Вы можете описать этот акцент поточнее? Можете быть, вы запомнили что-нибудь характерное в его произношении?
— Ну-у, не знаю. Он говорил «фгу» вместо «фру», а кофе называл «кафе». Мне трудно вспомнить. Прошло много времени, и к тому же я не умею хорошо воспроизводить акценты.
Скакке принялся обдумывать свой следующий вопрос. Он грыз кончик авторучки и глядел на рыжеволосую хозяйку.
— А что он здесь делал? Он был туристом или работал? В какое время он обычно уходил и приходил?
— Трудно сказать, — ответила фру Борг. — Багажа у него было мало, только один чемоданчик. Уходил он утром и возвращался поздно вечером. Естественно, у него был свой ключ, и я не знаю, когда он приходил. Он был очень спокойный и молчаливый.
— Вы разрешаете вашим жильцам пользоваться телефоном? Он куда-нибудь звонил?
— Нет, как правило, не разрешаю, но если кому-то них нужно срочно позвонить, то, конечно, он может это сделать. Однако тот Ласале никогда никуда не звонил, насколько мне известно.
— Он мог воспользоваться телефоном так, чтобы вы этого не заметили? Например, ночью?
— Ночью не смог бы. У нас телефонные розетки в прихожей и спальне, и вечером я всегда переношу телефон в спальню.
— Может быть, вы помните, когда он пришел домой седьмого марта? Это была его последняя ночь здесь?
Женщина сняла, очевидно, плохо подобранные очки, посмотрела на них, протерла стекла подолом и снова надела.
— По-моему, в последний вечер, — сказала она, — я не слышала, когда он пришел. Обычно я ложусь спать в половине одиннадцатого или что-то около этого, но что касается того вечера, абсолютной уверенности у меня нет.
— Может быть, вам удастся вспомнить это, фру Борг, а я вам позвоню, и вы мне расскажете, если еще что-нибудь припомните, — попросил Скакке.
— Да, обязательно, — заверила она. — Я постараюсь.
Он записал номер телефона в свой черный блокнот.
— Фру Борг, вы говорили, что Ласаль был вашим последним жильцом, — сказал он.
— Да, совершенно верно. Через несколько дней после того, как он съехал, заболел Юсеф. Это мой муж. Мне даже пришлось позвонить и отказать одному человеку, которому я уже пообещала сдать комнату.
— Я могу взглянуть на комнату?
— Конечно.
Она встала и провела его туда. Дверь в комнату выходила в прихожую, напротив входной двери. Комната оказалась площадью около восьми квадратных метров. Здесь стояла кровать, рядом с ней небольшой столик и кресло, а также старый громоздкий платяной шкаф с овальными зеркалами на дверках.
— Соседняя дверь ведет в туалет, — сказала женщина. — У нас с мужем своя ванная, вход в нее через спальню.
Скакке кивнул и огляделся вокруг. Комната напоминала номер в третьеразрядной гостинице. Стол был покрыт клетчатой льняной скатертью. На стенках висели две репродукции и гирлянда искусственных цветов. На полу лежал дешевый коврик, а покрывало на постели и занавески выцвели от многочисленных стирок.
Скакке подошел к окну. Отсюда были видны телефон-автомат на углу и урна, в которую Скакке опустил конфискованную им у норвежца пивную бутылку. Чуть дальше по улице часы на часовой мастерской показывали десять минут четвертого. Он посмотрел на свои часы. Действительно, было десять минут четвертого.
Бенни Скакке поспешно распрощался с фру Борг и ринулся вниз по лестнице, перепрыгивая через две ступеньки. У выхода он кое-что вспомнил, бросился к лифту и снова поднялся на пятый этаж. Женщина изумленно уставилась на него, она, очевидно, не ожидала, что он вернется так быстро.
— Вы убирали в комнате, фру Борг? — спросил он, едва переводя дыхание.
— Убирала ли я? Конечно, я…
— Вы подметали там? Вытирали пыль с мебели?
— Ну-у… Я обычно убираю в комнате перед тем, как туда должен вселиться жилец. Сейчас в этом нет особой необходимости. Комната может пустовать несколько дней, даже недель, поэтому я обычно снимаю постельное белье, опорожняю пепельницу и проветриваю комнату после того, как жилец съехал. А почему вы об этом спрашиваете?
— Пожалуйста, ни к чему не прикасайтесь. Мы скоро вернемся и тщательно осмотрим комнату. Может, удастся обнаружить отпечатки пальцев или какие-нибудь другие улики.
Она пообещала ему не входить в комнату. Скакке снова попрощался и помчался вниз по лестнице.
Безнадежно опаздывая, он бежал на встречу с Моникой и размышлял по пути над тем, удалось ли ему на этот раз напасть на верный след.
К тому моменту, когда он вбежал в ресторан, где вот уже двадцать пять минут его ждала Моника, он успел мысленно получить повышение и сделал еще один шаг к тому, чтобы стать начальником полиции.
Однако на Кунгсхольмсгатан Гюнвальд Ларссон спросил:
— Во что он был одет?
И еще через несколько секунд:
— Какое на нем было пальто? Костюм? Ботинки? Носки? Рубашка? Галстук? Он пользовался бриллиантином? Курил? Если да, то как часто? В чем он спал? В пижаме или ночной рубашке? Подавала ли она ему по утрам кофе?
И еще через тридцать секунд:
— Почему эта глупая женщина не сообщила в бюро регистрации, что у нее жил иностранец? Видела ли она его паспорт? Надеюсь, ты ее хорошенько припугнул?
Скакке расстроено посмотрел на Гюнвальда Ларссона и направился к двери.
— Постой, Раке.
— Слушаю.
— Возьми с собой дактилоскописта.
Скакке вышел.
— Идиот! — обращаясь к закрытой двери, произнес Гюнвальд Ларссон.
В комнате обнаружили несколько отпечатков пальцев. Когда исключили принадлежащие фру Борг и Скакке, то осталось три, одним из которых был отпечаток большого пальца, измазанного бриллиантином.
Во вторник, двадцать первого мая, они отослали копии отпечатков пальцев в Интерпол. Это было единственное, что они могли сделать.