— Знаешь, она тебя чтит, точно Бога. Я это вижу по тому, как она на тебя смотрит.

Но это, похоже, только опечалило Келлхуса. Лицо его помрачнело.

— Я знаю, — ответил он, помолчав. — Она почему-то видит во мне нечто большее, чем я есть… Да и другие тоже.

— Быть может, — сказал Ахкеймион с улыбкой, которая почему-то ему самому показалась фальшивой, — они знают что-то, чего ты не знаешь?

Келлхус пожал плечами.

— Быть может.

И серьезно посмотрел на Ахкеймиона. Потом страдальческим голосом добавил:

— Какая насмешка судьбы, не правда ли?

— В чем?

— Вот ты владеешь уникальными знаниями, но тебе никто не верит, в то время как я ничем не владею, однако все твердо уверены, будто я обладаю некими уникальными знаниями.

Но Ахкеймион думал только об одном: «Но ты-то мне веришь?»

— Что ты имеешь в виду? — спросил он.

Келлхус посмотрел на него задумчиво.

— Сегодня вечером один человек упал передо мной на колени и поцеловал подол моей одежды.

Он расхохотался, как будто его до сих пор удивлял этот дурацкий поступок.

— Это из-за твоего сна, — ответил Ахкеймион будничным тоном. — Он думает, что тебя ведут боги.

— Ни в чем, кроме этого сна, они меня не направляли, уверяю тебя.

Ахкеймион усомнился в этом, и на миг ему сделалось страшно. «Кто же этот человек?»

Некоторое время они сидели молча. Откуда-то из лагеря донеслись крики. Пьяные.

— Собака! — ревел кто-то. — Собака!

— Знаешь, я тебе верю, — сказал наконец Келлхус. Сердце у Ахкеймиона встрепенулось, но он ничего не сказал.

— Я верю в миссию вашей школы.

Теперь настала очередь Ахкеймиона пожать плечами.

— Ну вот, значит, вас уже двое. Келлхус усмехнулся.

— А можно поинтересоваться, кто второй?

— Женщина. Эсменет. Проститутка, с которой я встречался время от времени.

Сказав это, Ахкеймион невольно бросил взгляд на Серве. «Не такая красивая, как эта женщина, но все-таки очень красивая».

Келлхус пристально следил за ним.

— Она, наверное, очень красивая.

— Она проститутка, — уклончиво ответил Ахкеймион, слегка испуганный тем, что Келлхус словно бы читает его мысли.

Вслед за этими словами воцарилось неловкое молчание. Ахкеймион пожалел о сказанном, но было поздно. Он посмотрел на Келлхуса виноватыми глазами.

Однако все было уже прощено и забыто. Когда двое людей молчат, молчание это зачастую бывает отягощено неблагоприятным смыслом: обвинениями, колебаниями, суждениями о том, кто слаб, а кто силен, — но молчание этого человека скорее снимало, чем подчеркивало такие мысли. Молчание Анасуримбора Келлхуса как бы говорило: «Давай двигаться дальше, а об этом мы вспомним потом, в более подходящее время».

— Есть одна вещь, — сказал наконец Келлхус, — о которой я хотел бы попросить тебя, Ахкеймион, хотя боюсь, мы еще очень мало знакомы для этого.

«Какая откровенность! Ах, если бы я мог отвечать тем же…»

— Что ж, Келлхус, не попросишь — так и не получишь. Норсираец улыбнулся и кивнул.

— Ты ведь наставник, а я — несведущий чужестранец в стране, где все для меня ново и непонятно. Не согласился бы ты стать моим наставником?

Когда Ахкеймион это услышал, у него в голове тотчас зародились сотни вопросов, но он, как бы помимо своей воли, ответил:

— Я почту за честь иметь в числе своих учеников потомка Анасуримборов, Келлхус.

Келлхус улыбнулся.

— Что ж, значит, по рукам. Значит, я буду считать тебя, Друз Ахкеймион, своим первым другом посреди этой неразберихи.

Услышав это, Ахкеймион почему-то застеснялся. Ему сделалось не по себе, и он был только рад, когда Келлхус разбудил Серве и сказал ей, что им пора ложиться спать.

Пробираясь по темным полотняным улочкам к своей собственной палатке, Ахкеймион испытывал странную эйфорию. Несмотря на то что подобные перемены измерению не поддаются, он чувствовал себя так, словно эта встреча с Келлхусом незаметно изменила его, словно ему продемонстрировали необходимый образец подлинной человечности. Образец правильного отношения к жизни.

Он лежал в своей скромной палатке и страшился уснуть. Заново переживать все эти кошмары казалось невыносимым. Он знал, что от шока проницательность может как затухнуть, так и разгореться.

Когда сон наконец сморил его, ему снова приснился разгром на поле Эленеот и смерть Анасуримбора Кельмомаса II под боевыми молотами шранков. И когда он пробудился, жадно хватая ртом воздух, свободный от безумия, голос умирающего верховного короля — так похожий на голос самого Келлхуса! — еще звенел у него в душе, сбивая с такта сердце своими пророческими словами.

«Один из моих потомков вернется, Сесватха, — Анасуримбор вернется…

…Вернется, когда наступит конец света».

Но что это означало? Действительно ли Анасуримбор Келлхус — это знамение, как надеется Пройас? Только не знамение Божьего благоволения, как рассчитывает Пройас, а грядущего возвращения Не-бога?

«…Когда наступит конец света».

Ахкеймиона начала бить дрожь. Он испытывал ужас, которого никогда прежде не испытывал наяву.

«Возвращения He-бога? Сейен милостивый, сделай так, чтобы я умер раньше!»

Это просто немыслимо! Ахкеймион обхватил себя за плечи и принялся раскачиваться в темноте, шепча: «Нет! Нет!» Снова и снова: «Нет! Нет!»

«Нет, только не это! Со мной такого случиться не может! Я слишком слаб, я просто старый дурак…»

За полотняными стенками палатки царила тишина. Бесчисленное множество людей спали. Им снились ужасы войны и торжество над язычниками, и они не ведали ничего о том, чего страшился Ахкеймион. Они были невинны и несведущи, как Пройас, их вела вперед безоглядная вера, им казалось, будто город, именуемый Шайме, и есть тот гвоздь, на котором держатся судьбы мира. Однако Ахкеймион-то знал, что гвоздь этот находится в куда более мрачном месте, месте далеко на севере, где земля плачет смоляными слезами. В месте, именуемом Голготтерат.

Впервые за много-много лет Ахкеймион молился.

Потом к нему вернулся рассудок, и он почувствовал себя немного глупо. Конечно, Келлхус — удивительный человек, однако на основании одних лишь снов о Кельмомасе и совпадения имен такие выводы делать преждевременно. Ахкеймион был скептиком и гордился этим. Он много изучал древних, прежде всего Айенсиса, и упражнялся в логике. Второй Армагеддон был всего лишь наиболее драматичным из сотни банальных выводов. А если его жизнь наяву чем-то и определялась, то именно банальностью.

Тем не менее Ахкеймион зажег свечу колдовским словом и принялся рыться в своей сумке в поисках схемы, которую начертил незадолго до того, как присоединиться к Священному воинству. Он окинул взглядом имена, рассеянные по клочку пергамента, задержался на слове «Майтанет». Он осознал,