иных ваших зарубежных операций...

— Что вы о них знаете...

— Кое-что. Не все, но кое-что. Об аналогичных, по крайней мере, я осведомлен. Знаю достаточно, чтобы ориентироваться в вопросе.

— Вам что, переворот нужно устроить где-нибудь на Крокодиловых островах?

— А вы способны, Кирилл Степанович?

— Не сочтите за похвальбу...

— Не сочту. Ни в коем случае не сочту. Я прекрасно понимаю, с кем имею дело. Великолепная боевая машина, со всем тщанием созданная рухнувшей империей...

— Хорошая формулировка, — сказал Мазур. — А главное, истине, в общем, соответствует... Пожалуй, я бы смог устроить переворот где-нибудь в Африке, на экзотических островах... В этих регионах своя специфика, знаете ли. Сплошь и рядом для успеха путча достаточно во главе взвода головорезов захватить лидера, парочку ключевых объектов... В Европе, даже в большинстве стран Латинской Америки такое уже не проскакивает, но в тех регионах, о которых я говорю, — своя специфика... Я еще не одряхлел. Переворот устроить могу... и сорвать тоже. Особенно на островах вроде...

— Меня не интересуют острова, — мягко прервал Михаил Петрович. — Меня интересует прежде всего Африка.

— Приятно слышать, — сказал Мазур. — Есть места, где работать — одно удовольствие... Где именно вам нужно сбросить президента? За Египет, Зимбабве и уж тем более Ливию я бы не взялся...

— Вы шутите или начали рассуждать серьезно?

— Вполне серьезно, — сказал Мазур. — В тех странах, что я назвал, и еще нескольких, я бы не взялся устроить путч даже при названном вами гонораре... и ваших нешуточных возможностях.

— Ничего страшного. Эти страны нас как раз не интересуют.

— А какая интересует?

Михаил Петрович смотрел на него грустно, цепко, проникновенно:

— Кирилл Степанович, разговор подошел к той точке, когда следует определиться. Либо вы берете папку, выходите из машины, и мы — честное слово! — начисто забываем о вашем существовании, либо разговор пойдет конкретный и назад вам пути уже не будет. Еще несколько фраз с конкретикой — и вы уже не сможете пойти на попятный...

— А вы — змей-искуситель... — сказал Мазур, усмехаясь.

С той же усмешечкой Михаил Петрович спросил:

— А вы имеете что-либо против выбранной мною тактики?

— Я и говорю — змий... — сказал Мазур. — С примитивами вроде вашего Лукича гораздо проще: столкнувшись с грубым давлением, начинаешь злиться и умело бить морды. А вы... вы меня задели за живое, признаюсь. Вы меня поманили...

— Не миражом, заметьте, не призраком!

— Верю, — сказал Мазур. — Это-то и есть самое печальное. В самом деле, я себе потом по гроб жизни не прощу... Два-три миллиона...

— Вам этого хватит на всю оставшуюся жизнь. Я, как вы догадываетесь, немного вас изучил. Вы — счастливый человек, у вас в силу биографии и воспитания нет дурных потребностей. Готов душу черту прозакладывать, вас попросту не интересуют поместья на Кипре, роскошные квартиры в Майами, замки в Шотландии, океанские яхты, личные самолеты и прочая мишура, которую обожают иные наши скоробогачи, не забывшие, что они когда-то были нищими советскими пацанами... Вы — другое дело. У вас довольно умеренные запросы и потребности. Поэтому пары-тройки миллионов вам хватит до конца дней...

— Да, вот кстати. Я их что, в лотерею выиграю? Ежели кто поинтересуется?

— Ну, это не проблема, — сказал Михаил Петрович. — Это даже не тень проблемы... Я над этим думал. Наследство. У вас ведь есть дальние родственники за границей? Вот видите. Можно оформить все так, что комар носа не подточит. Соответствующие налоги за вас заплатят. Считайте это премией. Документы будут безукоризненные, так что перед законом останетесь чисты.

— Хочу верить...

— Верьте. Потому что так и будет.

— Так что конкретно в Африке?

— Этот вопрос можно считать согласием?

— А пошло оно все к черту, — сказал Мазур, глядя ему в глаза. — В конце концов, имею я право использовать свой шанс? Ладно, я согласен. С одним-единственным условием. Во всей этой истории не должно быть иностранных разведок, выдачи каких бы то ни было российских секретов и так далее... ну, вы, безусловно, понимаете, о чем я. Если в ходе нашего дальнейшего сотрудничества выяснится, что то или иное все-таки присутствует, предупреждаю сразу: я автоматически считаю себя свободным от всех обязательств и, мало того, разозлюсь. По-настоящему разозлюсь.

— Я вам гарантирую — никаких иностранных разведок и прочего... Интересы — исключительно наши, российские.

— Вы сказали, и я слышал...

— Я сказал, и вы слышали... Будете задавать вопросы?

— Все же — какая-то конкретная страна? — спросил Мазур.

— Ньянгатала. Вы ведь там работали. Правда, тогда ее еще не переименовали, но какая разница...

— Было дело, — сказал Мазур. — Работал.

Кто бы подумал, что все пережитое уместится в это одно-единственное безобидное словечко... Он не любил вспоминать прошлого, наоборот, старался забывать начисто все или почти все — но тут уж поневоле ноздри залепил тухлый чад пороховой гари, смешанный с дымом пожарищ, и в болоте вновь с глухим чавканьем рвались мины, вздымая фонтаны грязной жижи, и ревущая толпа перла на него по широченной улице, и по сухой равнине, пыля, неудержимо катилась колонна юаровской бронетехники, и белоснежная плотина вот-вот должна была обрушиться, давая путь рукотворному потопу...

— Вообще-то, это было двадцать лет назад, — сказал Мазур, чувствуя, как лицо стягивается в жесткую маску.

— Это не имеет большого значения. Вы следите за тамошней ситуацией?

— С чего бы вдруг? — горько усмехнулся Мазур. — В нашей профессии ностальгия категорически противопоказана. Наоборот, ценится умение забывать. Краем уха что-то слышал... Что там сейчас, собственно?

— Президент — фельдмаршал и Отец Нации. Пережил шесть покушений и три попытки переворота, пока держится, ухитряясь кое-как сохранять равновесие меж кланами. В джунглях — парочка финансируемых из-за границы национальных фронтов, а также «дикие» партизаны, тамошние махновцы. Межэтнические конфликты, два очага сепаратизма — серьезных, я имею в виду, мелкие прожектеры не в счет...

— Тьфу ты, — сказал Мазур, не удержавшись от улыбки, — по сути, ничего нового. Двадцать лет назад там творилось примерно то же самое, только очаг серьезного сепаратизма был один, а национальных фронтов по джунглям бегало целых четыре... — Он посерьезнел. — А еще там — алмазные копи, нефть и рудники, которые за двадцать лет никуда не делись и не особенно обеднели...

— Вот это и есть суть, — сказал Михаил Петрович. — Не будь там алмазов, нефти и рудников, национальные фронты состояли бы из кучки вооруженных музейными мушкетами придурков, а сепаратисты были бы представлены парочкой полуграмотных сельских учителей и полудюжиной алкоголиков-колдунов... Но там до сих пор есть вся эта благодать, а значит, ничего принципиально не изменилось, разве что кто-то из очередных президентов переименовал и страну, и столицу — в Африке это обожают не меньше, чем в СССР, сами прекрасно знаете...

— Так сбрасывать президента будем или защищать? — спросил Мазур деловито.

— Скажете тоже — сбрасывать! — широко улыбнулся Михаил Петрович. — Это — наш президент. То есть... Вы же знаете, как бывает с этой публикой. Он — не наш, не ихний, он свой собственный хитрожопый подонок. Просто ему пока что невыгодно нас предавать, обманывать, обсчитывать и обжуливать... и еще какое-то, достаточно долгое время будет невыгодно. Мы приложили все усилия, чтобы не упустить момента,